СОДЕРЖАНИЕ

1. Перед Великой отечественной войной. Тридцатые годы.
2. Сороковые годы. Начало ВОВ.
3. 1942 год. Немецкая авиация бомбит Сухуми.
4. 1943 год. Жизнь в греческом горном селении Хумучкури. Работа на хлебозаводе.
5. 1944-1945 годы. Жизнь в высокогорном селе Псху. Окончания ВОВ.

1. ПЕРЕД ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНОЙ. ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ
Мое детство проходило в большом дворе. В нем было два одноэтажных дома. В одном, длинном, проживало восемь семей, в другом квадратном - четыре. Двор был многонациональным. Были пять греческих многодетных семей, армянская семья, пять русских, конюх цыган, женатый на русской.
Кроме того, посреди двора стояли рядом два сарая. В один из них поселился грек Яне. Сарай отремонтировал, оштукатурил внутри и оборудовал под проживание. К нему часто приезжали его родственники из деревни.

Мы с Христей иногда Яне сильно разыгрывали. Можно сказать издевались. Поздно вечером, когда все в основном уже спали, мы с Христей подбирали несколько камней. Бросали их на его жилище. Крыша, покрытая дранкой, сильно грохотала. Бросив камни, мы быстро прятались в заготовленное заранее убежище и наблюдали.
Распахивалась дверь и вылетал разъяренный Яне. Двор не освещался, стояла полная темень и в кустах обнаружить нас было трудно. Иногда он проходил в пару шагов от нас, озираясь по сторонам. Побродив по двору и никого не обнаружив, он уходил к себе. Выждав некоторое время, мы повторяли артналет. Дверь снова распахивалась и взбешенный грек выскакивал, матерясь на греческом языке. Так могло повторяться несколько раз. Заводилой был, конечно, Христя.
Мы не ограничивались своим двором. Уходили на соседние улицы. Во дворах были двух-трехэтажные дома с остекленными верандами. Спрятавшись за забором, пользуясь темнотой и безлюдьем, мы запускали несколько камней и под грохот разбитых стекол стремительно убегали.

Отступление. Судьба всей детворы, в том числе и не показанных на фото, сложится по разному. Может быть этот рассказ прочтет кто-либо из потомков этих ребят. Думаю, им будет интересно узнать прошлое своих предков. В этом случаи прошу отозваться. В 1936 году греческое правительство прислало пароход за своими поданными. Из нашего двора уехали: - семья 'Хозяйки' в том числе два ее внука; - семья маминой близкой подруги тети Жени. Главой семьи являлся дядя Ваня, в прошлом хозяин ресторана 'Рица'. Его жена тетя Лёля, которую все за ее очень любили. Две дочки - тетя Женя и тетя Урания. Их приемный сын Вова - Абиссинец останется в Сухуме и будет жить в Лечкопе на окраине города. Потом его будут встречать в Очамчирах. След его потеряется.
- Уедет мамина подруга тетя Артимисия Граматикопуло. Её квартиру займет Яне. Во дворе останется большая семья греческого подданства Иониди: лудильщик Дядя Иван, его вторая жена тетя Василики, старший сын Вассо, средний Ергули, младший Христаки, дочка Сулла. Об их судьбах будет рассказано в ходе повествования. После войны они примут советское подданство. Во дворе напротив нашей квартиры был глубокий колодец. В него летом для охлаждения опускали арбуз. Со временем, когда шла борьба с малярией, его засыпали. Остался круглый метровый бордюр. Мы в нем прятались, когда играли в прятки, а во время войны я в нем укрывался, когда раздавалась сирена воздушной тревоги, зенитки начинали пальбу и осколки от разорвавшихся снарядов со свистом сыпались на землю.

Под нашим домом тянулся неглубокий подвал. Там валялся ненужный хлам, водились скорпионы и крысы. Мы, иногда играя в прятки, прятались там.
Многочисленная детвора резвилась и играла в разные игры. Старшие ребята руководили младшими. Я не помню, когда научился греческому языку, который преобладал в шумных спорах и забавах. И играли, и сорились, и мирились и участвовали в многочисленных проделках.
В соседних дворах также было много детворы. Там тоже были свои предводители. Авторитет двора основывался на авторитете его руководителя.
У нас самым воинственным был Митя Майропуло. В соседних дворах его знали, как самого блатного и его подопечных задевать не решались. Его старший брат Ётико был еще авторитетней, но он с нами, детворой общался редко.
Запомнился случай. На праздники по дворам разносили и продавали воздушные шары. Дети им радовались и гуляли с ними. Моя сестра Валя нечаянно упустила из рук шпагат. Шар начал медленно набирать высоту. Все закричали. В это время во двор заходил Ётико. Он рванул, с разбега подпрыгнул и на пределе успел зацепит шпагат. Шар был спасен. Валя радовалась, все восторгались, а Ётико спокойно пошел домой.

По утрам к нам во двор заходили продавцы товаров: молока, мацони в стеклянных банках, хамсы, барабульки, ставридки, кэфали, а иногда и большие камбалы. Жильцы торговались и раскупали нужное для себя. Еду готовили на примусах или керосинках.
По нашей булыжной мостовой проезжала и останавливалась напротив двора повозка с большой бочкой керосина. Турок продавец сигналил в свою трубу. Народ с ведрами, банками и иной посудой выстраивался в очередь. Все запасались керосином.

Заходил во двор и точильщик ножей, ножниц, топоров, пил. Громко выкрикивал: точу ножи, ножницы! Подходили домохозяйки, выстраивались в очередь Мы детвора наблюдали как точильщик снимал с плеча деревянный станок с большим колесом, устанавливал на землю и приводил в рабочее состояние. На длиной оси станка имелся набор точильных круглых камней. Точильщик ногой через педаль приводил в движение большое колесо. Вращение через ремни передовалось на ось с точильными камнями. Сыпались искры, ножи приобретали блеск. Точильщик пробовал на палец лезвие и шлифовал его на кожаном ремне. Заказчица расплачивалась и работа продолжалась до полного выполнения всех заказов.
Заходили иногда и жестянщики, предлагая отремонтировать ведра, кастрюли, чайники. Заходили различные нищие. Кто с шарманкой, кто с гармошкой, а кто просто с малыми детьми. У всех на боку висела брезентовая сумка. Брали все, что давали: еду, реже деньги.

Мать рассказывала, как однажды в 1932 или 33-м году во двор зашла молодая изможденная женщина с двумя малышами и обратилась к ней. Она оказалась беженкой из голодающей Кубани. Спасаясь от голода она с двумя детьми различными способами добралась до Сухума. Мать устроила её в нашем сарайчике, благо было тепло, накормила, поделилась одеждой. Через пару дней женщина попросила мать присмотреть за малышами, а сама ушла в деревни к крестьянам на заработки.
Мать присматривала за детьми. Через несколько дней женщина вновь появилась. Она рассказала, что устроилась работать в деревне, где ей дали угол для проживания. Собрала своих детишек, с чувством поблагодарила мать и ушла. Пройдет несколько лет и женщина снова придет к матери, расскажет, что хорошо устроилась в деревне и еще раз поблагодарит за помощь.

На берегу моря в крепости среди скал и подальше от чужих взоров старшие ребята из разных дворов играли в азартные игры на деньги.
Запомнился случай. Наш Митя резался с одним парнем. Они бросали зари. У кого больше выходило, тот и выигрывал. Парень все проиграл и в азарте пошел на отыгрвание. Это означало, что если он выиграет, то весь проигрыш ему возвращался. Если проиграет, то его ждали розги. Он проиграл и стоял ошарашенный. Митя срезал с соседнего куста лозу и стал снимать с неё кожицу. Другие ребята, выступавшие в качестве судей, раздели парнишку до трусов. Митя резко и сильно трижды ударил веткой по спине парня. Парень скрипел зубами, но не заплакал. На этом все закончилось. Мы - младшая детвора за всем этим наблюдали из за кустов. Нам запрещено было близко подходить к играющим.

На том месте, где сейчас тянется новый бордюр с фонарями, возвышались высокие стены турецкой крепости и большие деревянные ворота.
В 50-х крепость частично убрали, а на этом месте продолжили оккультуренную набережную.
Купаться ходили 'на крепость'. Она находилась в одном квартале от нас. На берегу валялись большие куски обвалившихся в море стен турецкой крепости. Ребята с них прыгали, ныряли. В их расщелинах водились морские крабы. Их ловили, а потом дома варили.

Среди этих скал мы купались, прыгали с них в воду вниз головой. Вдали видны рыбацкие сети. Рано утром с рассветом к ним подплывали рыбацкие лодки и рыбаки вытаскивали из них рыбу.
Мне было шесть-восемь лет. Плавать еще не научился. Загорал на берегу и периодически заходил по пояс в воду. Как-то раз я зашел поглубже. Вода была у подбородка. Нечаянно наступил на скользкий наклонный камень и с головой оказался под водой. Я барахтался, но выйти из глубины не удавалось. Нахлебался воды. Не знал, как выбраться. И вдруг почувствовал, как за ноги меня кто-то хватает и выталкивает к берегу. Это был Митя. Он загорал на берегу, заметил мое исчезновение, с разгону прыгнул в воду, поднырнул под меня и вытащил на берег. Потом договорились никому об этом не рассказывать, а то меня не будут отпускать на море.

Левее нашего двора стоял небольшой одноэтажный домик. С улицы в его подвал было небольшое вентиляционное отверстие. Как-то я заметил, что наши мальчишки что то затеяли и забрались в него. Я не утерпел и тоже влез в низенький подвал.
Митя держал в руке небольшую палочку, на конце которой нитками были привязаны рядом две швейные иголки. Рядом стол флакончик с тушью. Митя макал палочку в флакончик, подносил к руке 'пациента' и вкалывал иголки под кожу. В результате на кисти руки рядом с большим пальцем появлялась синего цвета инициалы, а по желанию и имя 'пациента'.
Я с любопытством наблюдал за процессом. После того, как процедуру прошли все, Митя предложил мне - хочешь и тебе сделаю только одну точку? Я с готовностью протянул левую руку и Митя дважды кольнув, нанес около большого пальца синюю точку. После этого процесса все дали слово быть верными в дружбе и выручать друг друга. Это был своего рода ритуал посвящения в дружбу.
Прошло более семидесяти лет, а митина память на кисте руки даже не поблекла. Забегая вперед скажу, что Митя подрос, в годы войны тесно общался с криминальными ребятами, а их было много, попал в тюрьму и больше мы его не видели. Рассказывали, что во время побега из лагеря его подстрелили охранники,
У моих родителей было много друзей. Они часто встречались, ходили друг к другу в гости. Выезжали за город на пикники. Сохранилось фото того времени.

В тридцатые годы плохо работали канализационные стоки и сточные канавы. Они шли со стороны гор по наклону к морю. Во время грозы или продолжительного сильного дождя вода стекать не успевала и в городе начиналось наводнение. Наш двор заливало полуметровым слоем мутной воды. Если это происходило днем, ребята доставали корыта и плавали по двору. Бывали и несчастные случаи, когда в водоворот сточных канав попадали дети.
После наводнения город несколько дней избавлялся от ила и приводил себя в порядок.
Недалеко от нашего двора был морской порт. Вдоль берега моря тянулась красивая улица Руставели. Росли пальмы.

Вечерами, особенно когда приходил пароход и стояла хорошая погода, жители хорошо приодевшись целыми семьями выходили гулять по набережной. Иногда играл оркестр, создавая праздничную обстановку. Рестораны 'Рица', 'Абхазия', 'Ткварчел' наполнялись посетителями. Из их открытых окон лилась оркестровая танцевальная музыка. Перед рестораном выставлялись столы и стулья. Между ними с подносами в руках суетились официантки.
Можно было пойти на пристань 'Динамо', где также был ресторан, играл оркестр и устраивались танцы.

В послевоенное время ресторан благоустроят: зал сделают закрытым, надстроят открытый второй этаж,назовут "Амра". Там можно будет встретиться с друзьями за чашкой кофе "по турецки", поесть мороженного, заказать шампанское.
Сразу за гостиницей 'Рица' в небольшом, отделанном кафелем и мрамором одноэтажном здании, находилось всем известное популярное кафе 'Логидзе'. Внутри, а также перед кафе под зонтиками, стояли оригинальные столики и белые стулья. Невозможно было пройтись по Руставели и не зайти попить чудесный лимонад или поесть мороженого.

Небольшие 'забегаловки' и винные подвальчики были в достаточном количестве по всему центру города. Друзья, встретившись на улице. частенько опускались в такой подвальчик, где рядами стояли деревянные бочки с вином, устраивались за длинным деревянным столом, на котором в тарелках уже стояла закуска - красная или белая мочённая капуста. Можно было подойти к прилавку и выбрать красное или белое сухое вино. Пили из граненных стаканов.
У небольшой пристани стояли катера. Гуляющих приглашали по репродуктору на морскую прогулку. Двухвёсельные лодки сдавались на прокат. За небольшую плату ими мог пользоваться любой желающий. Вдоль берега стояли скамейки. На них отдыхали люди, с интересом наблюдая за заливом.
Набережная ограничивалась рекой Беслетка, впадающая в море.

За мостом и до самой ж.д. эстакады улица Тбилисское шоссе вела за город. Справа вдоль шоссе высокий деревянный забор. За ним был большой городок пограничников. Я любил наблюдать сквозь щели забора, как они тренируют своих овчарок. После войны на этом месте построят два военных санатория.

Вдоль тротуаров размещались шашлычные. Над раскаленными углями вращались вертела. Шашлык готовился на виду у прохожих и не каждый мог спокойно пройти мимо. Манящий запах привлекал гуляющих.
Пароход из Греции доставлял большие деревянные бочки с маслинами. Греки и турки любили закусывать ими выпитую рюмку водки.
Повторюсь, это происходило в хорошую летнюю погоду. Но иногда шли затяжные моросящие дожди и обстановка менялась.
На главной улице города - улице Ленина, которая начиналась у берега моря и заканчивалась у станции им. Бараташвили, располагалось много заведений. На пересечении с проспектом Руставели стояла известная гостиница 'Рица'.

Сразу около нее была филармония, в которой регулярно давались концерты, проходили конференции и другие общественные мероприятия. Далее - небольшая типография. Напротив находились главный гастроном города, табачный и ювелирный магазины. Самый известный кинотеатр 'Апсны', Госбанк, дом учителя с пристроенным летним кинотеатром,

На пересечении с улицей Сталина находился парк Ленина. Статуя вождя с протянутой рукой приветствовала посетителей. В парке была летняя эстрада, где вечерами играл оркестр. Рядом на открытой площадке летом почти каждый вечер показывались кинофильмы. Кинопроектор устанавливался на треноге. Вывешивалось белое полотнище. Зрители располагались на скамейках, а мы малышня чаще прямо на траве. Киномеханик показывал фильм по частям, вытаскивая очередную часть из железных круглых коробок, стопкой стоящих рядом. Иногда начинал поливать внезапный дождь и сеанс на время прекращался.
Вход в парк был платным. Мы же преодолевали его ограду бесплатно. Летом вечерами я часто бегал в парк смотреть фильмы - 'Тимур и его команда', хроники войны и др.
В парке была построена высокая парашютная вышка. Желающий прыгнуть с парашютом поднимался по деревянным лестницам на самый верх. Там на нем плотно закреплялись ремни от парашюта. Он подходил к краю вышки и смотрел вниз на многочисленных зевак. После инструктажа совершал прыжок. Стропы постоянно раскрытого парашюта натягивались и он на металлическом тросе опускался вниз. После приземления крепежные ремни отстегивали и парашют на тросе уходил вверх. Желающих прыгнуть было много.
Сразу напротив парка и вышки была двухэтажная шестая школа. В ней учился Христя и моя старшая сестра Валя. Иногда меня посылали отнести им из дома чего-нибудь покушать. Я заходил во двор школы и ждал перемены. Когда высыпала веселая ребятня, я отыскивал Валю и Христю и отдавал им завтраки. Мне там очень нравилось и не хотелось уходить. Я стал просить родителей, чтобы они отдали меня в школу. Но мне еще было меньше восьми. На пересечении улиц Ленина и Сталина в угловом здании находился горсовет, а на его первом этаже аптека. Напротив горсовета - угловое трехэтажное здание, в первом этаже которого известный магазин.

Далее по улице Ленина на пересечении с улицей Кирова в угловом здании была абхазская школа, ставшая потом, как и другие школы, русской. В конце 1945 года я, вернувшись из Псху, поступил повторно в пятый класс этой школы и проучился в ней до 1951года, когда меня из десятого класса призвали в армию.

Напротив школы был летний театр. Летом там выступали приезжие артисты и давали концерты. Далее находился сухумский музей. Слева от него была городская милиция, а напротив - ботанический сад.
Упиралась улица в ж. д. станцию им. Бараташвили. После войны пленные немцы построят на месте небольшого деревянного здания хороший вокзал.

В 1937 году в Абхазии происходили непонятные для меня события. Стало известно, что умер вождь абхазского народа Нестор Лакоба. В газете 'Советская Абхазия'и в других газетах печатались некрологи с его портретами. По репродукторам передавались скорбные сообщения.

Народ Абхазии ходил в трауре. В день похорон по центральной улице проходила большая траурная процессия. На тротуарах стояли толпы людей. Отец, помню, принес портрет Лакобы в рамке. Он у нас простоял несколько дней.
В здании сухумского драмтеатра проходило траурное собрание. На нем соратники Лакобы выступали с сочувствующими речами. Говорили о больших его заслугах перед партией и абхазским народом. Предлагали увековечить память о нем.

Прошло несколько дней. Вдруг, неожиданно для всех по радио и в печати объявили, что Лакоба и все его соратники являются на самом деле врагами народа. Стали говорить, что все траурные мероприятия были организованы специально, чтобы понаблюдать за теми, кто особенно печалится по ушедшему вождю. Начались аресты всех его близких родственников и сторонников. А они в свою очередь разбегались, прятались в горах и в лесах. За ними охотились органы. Кого арестовывали, а кого просто убивали при сопротивлении. Сообщали о братьях Лакобы, которых ловили и расстреливали в дальних селениях.

Обстановка была тревожная. Отец, от греха подальше, портрет Лакобы уничтожил.
В нашем дворе жила семья Демирташевых. Армянин Аракел, его жена Юлия Яковлевна с итальянским происхождением и их сын Христья, с которым мы дружили, хотя он и был старше меня на шесть лет.

Тетя Женя в начале семидесятых годов приедет из Греции. Сойдет с туристического парохода, пройдет по нашей улице, дойдет до нашего двора и остановится. У ворот увидит моего старшего сына Вову, очень похожего на меня, и спросит его: твоего папу зовут Женя? Да. А бабушку - Муся? Да. Ну веди меня к ней! Так через тридцать семь лет встетились лудшие подруги.

Юлия Яковлевна была маминой старшей подругой. Её старшая родная сестра тетя Нора была замужем за известным в городе врачом Семерджиевым. У них была дочка, ровесница Христи, Ляля.
Жили они у подножья Чернявской (Сухумской) горы. Мы с Христей ходили иногда к ним. Так вот, известного врача арестовали, осудили на десять лет, а жену с дочкой выслали. Были арестованы еще несколько врачей, связанных с Лакобой. Забегая вперед, скажу, что через десять лет Семерджиев прийдет к Демирташевым. Будет рассказывать о том, что с ним происходило.
Врачам в лагерях было легче. Они работали по своей специальности.
Приехали из ссылки и его жена с дочкой. Тоже рассказали о своих скитаниях. Позже семья переселилась в Сочи.
После разоблачения культа личности Нестор Лакоба будет реабилитирован. Ему поставят памятник, его именем назовут улицы. Позже станут известны все события, связанные с его смертью, арестом и пытками его жены турчанки, содержанием в тюрьме его малолетнего сына и расстрела его по достижению совершеннолетия.
В печати появятся рассказы, как Берия, пригласив Нестора в Тбилиси,устроил застолье и отравил его, расправился с его женой и сыном, провел репрессии против его друзей.

В мире полыхала Вторая мировая война. В газете Правдав коротко сообщалось о боевых действиях в Европе. Взрослые со всего нашего большого двора делились впечатлениями. Удивлялись, как немцы побеждают французов и англичан. Во дворе только у нас было радио 'СВД'. По вечерам отец ловил последние известия. Приходили к нам послушать и соседи.

В конце 1939 года началась советско-финская война. В соседней с нами квартире жила армянская семья. Глава семьи Турфанян слесарь и кузнец сильно болел и был прикован к креслу. Часто молчаливо сидел в нем на крыльце под виноградной беседкой. Его жена тетя Сюрьпик была доброй трудолюбивой женщиной. Дочка Арапик на два года старше меня. Младший сын Виреш старше меня года на три. Он был на все руки мастер, много слесарничал в сарае. Мы с ним крепко дружили. Старший сын Левон успешно учился в институте, подавал большие надежды. Семья, да и двор гордились им. Часто вечерами слышно было, как он читает на армянском языке стихи, поэмы.

Однажды нарочный из военкомата принес повестку. Левона призывали на войну. Весь двор его провожал, а тетя Сюрьпик - с плачем и слезами. Он попал на финский фронт в очень суровую зиму.Часто писал родителям письма. Читали их всем двором. Поэтому, когда где-то в начале февраляво во двор зашел почтальон, тетя Сюрьпик с Вирешом с радостью подошли к нему. Он был молчалив и попросил расписаться в квитанции. Потом вручил листочек. Прочитав его, тетя Сюрьпик заголосила и побежала домой. В бумажке сообщалось, что Леван пал смертью храбрых. Потом от его сослуживца пришло письмо, в котором рассказывалось, как они с Левоном в составе разведывательной группы были в разведки и, как финский снайпер их обстрелял. Левон был впереди и первым погиб. Сидевшего на дереве снайпера уничтожили.

Вскоре после этого сообщения умер глава семьи. В сороковом году тетя Сюрьпик, мой друг Виреш и Арапик уехали к родственникам в Ереван. Первое время изредка писали письма. С началом войны перестали. В 60-е - 80-е годы мне не раз приходилось бывать в Армении, в том числе и в Ереване. Но ни одна попытка найти друга детства не удалась. Тогда ведь не было интернета.

Бесславно закончилась наша война с маленькой Финляндией. Прошли наши 'Освободительные' походы на запад. Осуществлен раздел Польши. В Сухуме стала появляться бронетехника. Мы с восхищением смотрели, как по центральной улице (улицу Сталина), гремя гусеницами, проносились легкие танки.
Несколько раз в порту разгружались войска. Они заполняли нашу улицу Портовую. Мы; подходили к колонне танкеток. Восхищенно смотрели. Танкисты рассказывали, как входили в Польшу и как один раз ночью по ошибке приняли немцев за поляков и вступили в бой. Два часа продолжался ожесточенный бой с немцами, пока не разобрались где кто.
Стояли тяжелые гаубицы, прицепленные к тракторам, кажется марки 'Сталинец'

Во второй половине 30-х годов в небе над городом все чаще и чаще появлялись наши истребители. Они взлетали с аэродромов в Гудаутах и Гумисте. То были 'И-15' и 'И-16'. Они кувыркались, делали мертвые петли, вели учебные бои.

Иногда прямо на море спрыгивал с 'кукурузника' парашютист. К нему неслись катера. Мы, как завороженные, наблюдали за ними, гордились и мечтали стать летчиками. Когда взрослые меня спрашивали: кем я хочу стать? Я решительно заявлял: летчиком!
На аэродроме в Гумисте была организована школа парашютистов. Ребята учились прыгать с парашютом. Там занимался и мой одноклассник Глотов. Старше меня года на три. Мы с любопытством расспрашивали его о тренировках. Как - то он перестал приходить в класс на занятия. Потом узнали, что он погиб. У него не раскрылся парашют. Говорили, что, падая, он кричал, пока не ударился о землю.
Как-то раз на гумистинский аэродром прилетели знаменитые летчики, спасавшие челюскинцев. Среди них был герой Советского Союза Леваневский. Мой отец работал шофером легковой машины. Его прикрепили к летчикам и он их возил по городу. Конечно же, привез к нам домой. Поднимали стаканы, пили вино, вели беседы, шутили.
Один из гостей спросил меня: кем я хочу быть? Конечно же, я гордо произнес - летчиком! Растроганный летчик надел мне на голову свой шлем и сказал, чтобы я носил на здоровье и стал летчиком!
Эта новость облетела всех. Я носил этот шлем с большой гордостью пока перед войной в толпе у билетной кассы в кинотеатре 'Апсны' у меня не содрали его с головы. Это была для меня большой потерей. Крепко поругал меня отец. Память осталась в фотографиях.

В конце тридцатых годов освещение в городе налажено не было. Одна городская электростанция не могла обеспечить все нужды города.

Вечерами и ночью многие улицы оставались темными. Дворы освещались плохо или вообще не освещались. У нас в комнате под потолком висела одна лампочка. Часто электричество отключали. Жители пользовались керасиновыми лампами. У нас, единственных во дворе, был радиоприемник. Отец еще приобрел простейшую по современным взглядам электроплиту, на которой можно было вскипятить чай, а зимой пользоваться для обогрева комнаты.

И вот в этих условия вечерами стали завывать сирены, означавшие сигналы воздушной тревоги. Освещение везде выключали. Наступала кромешная тьма. Через некоторое время звучал сигнал отбоя. Включали электричество.

Иногда тревогу объявляли днем. На улицах появлялись санитарные дружины. На выбор брали условно пострадавшего прохожего, ложили его на носилки, надевали на него противогаз или делали искуственное дыхание, какую - нибудь перевязку. Раз и мне довелось побывать в роли 'пациента', пострадавшего от химических газов. Меня положили на носилки, одели противогаз и отнесли к санитарной машине.
В ходу была сдача зачетов и получение значков 'ГТО' - готов к труду и обороне. Работали различные организации 'ДОСАФ', 'ОСАВИОХИМ' т.п.

Атмосфера войны и защиты Родины от международного империализма ощущалась в обществе. На всю страну прославился знаменитый пограничник Карацупа со своей овчаркой Джульбарсом, изловивший на Дальнем востоке десятки диверсантов, нарушителей нашей границы.

В городе в местах скопления людей в нескольких помещениях действовал платный ТИР. Мужчины, особенно молодые ребята, вносили небольшую плату, получали пневматическое ружье и пульки в виде иголочек с перьями. Стреляли по мишеньям, часто на спор - кто больше выбьет очков. Это прививало некоторые навыки в стрельбе из стрелкового оружия.

В клубах 'ДОСАФ' имелись оружейные комнаты. Каждый желающий мог зайти в них, познакомиться с экспонатами: винтовкой 'Мосина', пулеметом 'Максим', револьверами, ручными гранатами, противопехотными и противотанковыми минами, противогазами и многими другими вещами. Можно было ознакомиться с информацией о героических подвигах наших бойцов и их фотографиями.
Прошли боевые действия на Дальнем востоке: на озере Хасан и Халкин-Голе. Они широко освещались в печати и по радио. Клеймились японские агрессоры, развязавшие войну против Китая. В Испании шла гражданская война, в которой на стороне Франко активное участие принимали фашистские Италия и Германия, а на стороне республиканцев - добровольцы различных стран, особенно Советского Союза.

В это же время в Европе стремительно наращивала свою военную агрессивную мощь фашистская Германия. Она, при попустительстве западных стран, захватывала территории Австрии, Чехословакии, Польши.
Фашистская Италия развязала войну против Эфиопии. В целом международная атмосфера в тридцатых годах находилась в большом напряжении. Ожидали большой войны и она приближалась.

Рядом с нашим двором за каменной стеной была огорожена территория военкомата. Там же находился призывной пункт, учебная база рукопашного боя.
Я, бывало, забравшись на стену, часами наблюдал, как проводилось обучение штыковому бою.
Перед шеренгой красноармейцев стоял командир. На его петлицах треугольнички или квадратики, на боку на ремне в кобуре - револьвер со свисающим ремешком. Мы с ребятами считали, что ремешок нужен, чтобы командир мог мгновенно выдернуть из кобуры револьвер и упредить противника в выстреле.

Все держали в правой руке приставленные к ноге винтовки. Командир показывал, как надо быстро примкнуть длинный четырехугольный штык к винтовке. Затем подавал команду - примкнуть штыки! Тренировались пока не получалось у всех быстро.

Перед шеренгой стояло несколько стояков в рост человека На них были закреплены тугие пучки соломы или щиты, сплетенные из веток. Они изображали противника. Командир с винтовкой в руках объяснял, как надо заколоть его штыком. Затем показывал, как это выполняется. Отрабатывалось все по элементам: выпад ногой вперед с выставленной винтовкой в сторону противника, отбитие прикладом встречного штыка противника, второй выпад вперед и нанесение решающего укола.
Около каждого стояка стоял красноармеец, изображающий противника. В руках он держал шест с мягким наболдашником на конце. Он имитировал действия противника, резко выставляя шест вперед, пытаясь сделать упреждающий укол.
Тренировались долго, доводя свои действия до автоматизма.

Забегая вперед, нужно отметить, что русские войска почти всегда в штыковом бою превосходили противника. Все помнят суворовский девиз: 'Пуля дура - штык молодец'. Но с появлением автоматического стрелкового оружия этот девиз свое значение потерял.
Отработав приемы штыкового боя, подразделения уходили и на их место приходили другие.

2. СОРОКОВЫЕ ГОДЫ. НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

К 1941-му году в магазинах стали появляться продукты. В нашем центральном гастрономе на улице Ленина, напротив гостиницы Рица иногда продавали сливочное масло. Как- то прогуливаясь, я решил зайти внутрь гастронома. Не обратив внимание, что вдоль стены к нему выстроилась большая очередь, я смело вошел в открытые двери и стал изучать магазин. Ко мне подошла наша соседка Наталья Алексеевна, работавшая там уборщицей, и удивленно поинтересовалась, как я сюда попал. Но раз так, то купи сливочного масла. Оказывается, большая очередь была за ним. Масло сливочное было дефицитом. Отпускали в одни руки по норме. Денег у меня не было, но Наталья Алексеевна деньги мне дала, да еще сама для меня купила масла. Домой я явился героем. Мама была в восторге.

Хлеб уже тоже был почти без очереди. Большие круглые буханки (кирпичей тогда еще не было) черного очень вкусного хлеба продавали без ограничений. Стали появляться товары и в вещевых и в обувных магазинах. В общем, жизнь заметно улучшалась.
К нам иногда приходил папин племянник Николай. Он заканчивал в Одессе мореходное училище и проходил практику на пассажирском пароходе 'Армения'. Пароход осуществлял рейсы Одесса Батуми. Заходил во все порты, в том числе и в Сухумский. Бывая у нас, он рассказывал о своей практике, привозил от своих родных небольшие подарки. Мои родители в свою очередь тоже передавали что-нибудь в Одессу.

22 июня воскресенье. С утра моросил дождичек. Отец включил приемник. Заикающимся голосом Молотов сообщал о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Известие облетело двор. У приемника собрались взрослые со всего двора. Сообщение повторили. Взрослые с тревогой обсуждали новость. Мы, детвора мало, что понимали, но задиристо говорили, что наши теперь дадут немцам!
Днем я пошел за хлебом в магазин. Он был битком набит людьми. Везде появились большие очереди. Люди скупали все, что можно было купить.

Нарочные начали разносить по дворам повестки. В конце нашей Портовой улице на территории армянской школы открыли призывной пункт. Шла мобилизация первой очереди.На железнодорожном вокзале мобилизованные грузились в товарные вагоны. Их жены и родные провожали по разному. Кто голосил, кто плакал, молча проливая слезы, кто падал в обморок. Эшелон увозил близких, любимых в неизвестность. Остальные ждали своей очереди. Кое - кто под разными предлогами пытался увильнуть от призыва. В нашем дворе жил холостой грек Яне. Когда ему принесли повестку, его дома не было. Но его тетя повестку взяла и расписалась. Когда Яне пришел, как же он ее ругал! Зачем она взяла повестку! Пронырливый грек купил медицинскую справку, по которой его освободили от призыва. На войну он так и не попал.

Отец работал шофером в 'Союзтрансе' на пассажирском автобусе. Ему удалось устроиться шофером в пожарную команду. Думал, что там получит отсрочку.
Вскоре мы узнали, что пароход, на котором стажировался Николай, подорвался на мине и утонул вместе с пассажирами. Погиб и Николай.
В ЖЭКе стали выдавать продовольственные карточки на хлеб, сахар, соль и другие продукты. Главным был хлеб. Рабочему полагалось 800гр., служащему 600, домохоэяйке-500, детям - по 400. Хлебные карточки закреплялись за определенным магазином. Продавщица отрезала купон за сегодняшний день с каждой карточки. Потом для отчета она наклеивала их на листы.

Получить хлеб за прошедший день или за будущий не полагалось. У входа в магазин стояла большая очередь. Там же стояли два - три человека, как правило, из хвоста очереди и запускали внутрь по 10-20 покупателей. Потом их меняли другие. На выходе из магазина стояли нищие и выпрашивали обрезки хлеба. За обладание местом у двери между ними иногда возникали жаркие споры.

Очередь в магазин в первое время занимали рано утром. Потом мы ходили накануне вечером. Ночь делили между собой пополам. В некоторых магазинах, например в 'Комсомольском', порядка не было. У входа образовывалась большая толпа. Когда открывалась узкая дверь, в нее прорывались силой. Мы с Эдиком (двоюродным братом) тоже участвовали в этой давке. Грудь сдавливало, невозможно было дышать! Иногда я не выдерживал и вырывался назад.

Мужчины, женщины и мальчишки прорывались, не уступая никому.
Хлебные карточки иногда кто-то терял. Это была беда. Целый месяц приходилось как-то перебиваться. Их также можно было купить на толкучке у базара.
К нам принесли извещение о необходимости сдать на хранение на склад радиоприемник и фотоаппарат. Мы остались без радио (после войны с этого склада отец получил его обратно).
На рынке цены на продукты взлетели, особенно на кукурузную муку. Вместо сахара по карточкам выдавали джем (мандариновое варенье).

По репродуктору в городе передавали последние известия. Его слушали толпы народа. Царившее в первые дни войны ожидание быстрого разгрома фашистов и перенесения военных действий на территорию Германии после первых сообщений сменилось тревогой. Фашисты бомбят и захватывают наши города.
Мальчишки ходили на призывной пункт и наблюдали, как идет мобилизация. Мы, в отличие от взрослых, не понимали всю серьезность положения.
Подошла очередь призыва и моего отца и тети Клавиного мужа дяди Коли Гелозарова..Мама пришла с ж.д. вокзала в слезах, повалилась на кровать и долго плакала.Мы остались одни- мама, Валя, я и двухлетняя Тая. Тетя Клава с двумя сыновьями: с десятилетним Эдиком и восьмилетним Толиком. Она устроилась работать в техучилище посудомойкой в столовую. Приносила домой еду-суп кашу. Доставалось и нам.

С первого сентября начались занятия в школе. Я пошел в пятый класс. Наша школа, бывшая греческая, находилась между стадионом и греческой церковью.

Как-то учительница сообщила нам, что немцы бомбили Москву. Мы думали - как это может быть? Потом нас перевели в восьмую школу, находившуюся в парке за железнодорожной эстакадой.

У нас во дворе жила гречанка тетя Артемисия, мамина подруга. К ней часто приходили два ее племянника - братья Грамматикопуло (насколько помню - Ергули и Афанас), будущие известные футболисты. Они после войны будут играть за сухумское и тбилисское 'Динамо'. Я учился с ними в одном классе, помогал им с уроками.

После занятий мы выходили на поле напротив школы и сражались в футбол с другим классом или между собой. В классе я был самым младшим, пользовался славой хорошего вратаря. Иногда спорили между собой в какой команде мне играть. Бросали жребий. У меня была быстрая реакция. Я хорошо отбивал пенальти, меньше других пропускал голы.

В классе было много греческих ребят, оставшихся после закрытия греческой школы. Общался я с ними на греческом языке, помогал им с занятиями и пользовался их покровительством.
За партой я сидел вместе с греческим мальчишкой по фамилии Чаклов. Впоследствии он станет известным в городе парикмахером и будет работать напротив парка Сталина.Он жил в деревне за городом и приносил в класс фрукты. Мне доставалось в первую очередь, а я оказывал ему помощь с занятиями.

В школьном буфете на большой перемене продавали французские булочки или пайки черного хлеба, сладкий чай. Раз произошел забавный случай. Я. Купил французскую булочку. Уединился под пальмой на скамеечке, достал ее и собрался лакомиться. В это время появились двое греческих ребят, тоже с булочками и, увидев меня с булочкой, стали между собой договариваться: давай свои булочки спрячем и попросим у него поделиться с нами. Говорили на греческом. Подошли ко мне и попросили: слушай, отломи нам по кусочку. Тогда было принято, если товарищ отказывал в такой просьбе, он получал прозвище 'кусочник'.

Я спокойно уплетая свою булочку ответил им на греческом: а вы свои из карманов достаньте и кушайте. Вначале они застыли в изумлении, а затем расхохотались. После мы хорошо подружились. Об эпизоде узнали в их классе и долго над ними подтрунивали.
В восьмой школе мы пробыли недолго. Нас перевели в пятую школу, бывшую грузинскую. Она находилась недалеко от железнодорожной эстакады. Здание было большим двухэтажным, новой постройки.
От первоначального состава учеников с каждым переводом в другую школу в классе мало кто остался. Появились новые одноклассники. Обстановка была к этому времени таковой, что мало кто думал о занятиях. Я все чаще прогуливал уроки. Гулял с пацанами по улицам в поисках какой-нибудь добычи.
В классе появилась мода к азартным играм. Играли на мелочи. Составлялась стопка монет решкой к верху. По ней били пятаком. Монеты, которые оказывались перевернутыми в результате удара вверх орлом, забирались ударщиком. Он продолжал бить, пока монеты удавалось переворачивать. При неудаче к ударам приступал второй. Итак, пока не оставалось монет. Затем опять складывались и действовали по новой. Азарт захватывал сильно. Для определения права на первый удар ударяли пятаком об каменную стену, направляя его к стопке монет. Чей пятак окажется ближе, тот и начинал первым. Часто возникали споры.

Раз после уроков мы стали играть сразу за школьным зданием. Через некоторое время осталось двое - я и мальчишка грек года на два старше меня. После проигрыша, а мы остались одни, он полез драться, говоря, что я обманул его. После потасовки деньги ему удалось у меня отнять. На лице у меня остался синяк, но и у него тоже остались следы. Такое я простить не мог и уже на другой день мои друзья греки нашли его, а он был из другого класса. Деньги заставили вернуть и предупредили, что за такие поступки следующий раз ответить головой.

Несмотря на мои некоторые прогулы, учителя относились ко мне хорошо. Уроки учить дома мне было некогда, но я хорошо запоминал рассказанное накануне учителем содержание и неплохо отвечал. Иногда получал отличные отметки по географии, арифметике, физике, литературе. С грамматикой было сложнее. Получал иногда и тройки.
Тогда учились мальчики и девочки вместе. Успеваемостью девочки не отличались. Заводили шашни с ребятами. Я был моложе всех и девочки в классе меня не интересовали.
Зимой тетя Клава простудилась на работе. С крупозным воспалением легких ее положили в инфекционную больницу на Маяке. Через некоторое время туда же забрали Эдика и Толика с подозрением на сыпной тиф. Они там пролежали около трех недель. Мама каждый день ездила к ним. Возвращалась в слезах. У тети Клавы было крупозное воспаление легких. Температура не опускалась ниже сорока. Лекарств не было. Температуру снижали мокрой простыней.

К нам из Сочи приехала мамина старшая сестра тетя Оля. Вечерами она гадала на картах. Как - то, сидя на полу, она гадала. Мама уже вторые сутки находилась в больнице у тети Клавы. Долго гадала тетя Оля, а мы молча наблюдали. Вдруг она вскрикнула, уставилась на пиковую даму. С тревогой посмотрела на нас и отбросила карты.
- Что случилось тетя Оля?
- Выпала очень плохая карта, пиковая дама. Быть беде.

Почти всю ночь мы находились в тревожном ожидании. Рано утром из больницы вернулась мама. Она рухнула на кровать и зарыдала.
Когда похоронная процессия проходила мимо больницы в сторону Маяка, больные наблюдали из окон. Они знали, кого хоронят. Эдик с Толиком тоже смотрели. Но они не знали, что хоронят их мать. Им не сказали об этом. Тетю Клаву похоронили на кладбище на Маяке.

Через неделю Эдика и Толика выписали из больницы. Мама привезла их домой. Они остались сиротами - мать умерла, отец на фронте. Встал вопрос о их дальнейшей судьбе. Ближайшие друзья советовали отдать их в детдом. Но мать отказалась это сделать. Потом мы узнали: умирая, тетя Клава просила мать не отдавать детей в детский дом.
Наша семья выросла. Мать, Валя, я, двухлетняя Тая, десятилетний Эдик, и восьмилетний Толик.
Отцы находились на фронте. Пять детей надо кормить. Продукты в большом дефиците. Зарабатывать деньги негде и некому. Выстаивая большие очереди, получали по карточкам хлеб. Делили его на две части - на завтрак и на обед, а потом каждую часть на шесть частей. Обеденные порции запирали в шкаф. Ключ прятали. Иначе трудно было избежать искушения съесть все сразу. На ужин ничего не оставалось.

Вечером мы кипятили воду и пили 'чай с таком'. Постепенно чувство голода стало ощущаться постоянно, днем и ночью. Все мысли и разговоры были о еде. Когда появлялось немного денег, покупали кукурузную муку, варили жидкую кашу без масла и жира. Посуду вылизывали до блеска!
Тем, кто жил в деревне с продуктами было значительно легче. Продовольственных карточек у них не было. Налог на урожай был большим. Но выкручиваться им было все же легче, чем городским. Нам иногда помогали соседи Тетя Варя Алтухова работала в ресторане. Приносила кое-какую еду.

В семье Демирташевых (армянин Аракел, Юлия Яковлевна, их сын Христья) Аракел, освобожденный от призыва, работал кассиром на автостанции, находившейся напротив городского базара и центральной почты на месте сегодняшнего кинотеатра 'Сухум'.

Там стояли довоенные длинные автобусы 'Лянчи' и всегда было много народа. Пассажиры в основном крестьяне из отдаленных городов и деревень. Билеты доставали в очередях у кассы. Аракел неплохо зарабатывал. Редко, но иногда Юлия Яковлевна приносила нам немного кукурузной муки. Грек Яне, который был из греческой деревни Хумучкури, и жил со своей старой теткой, часто звал меня на ужин, а тетка рассказывала по - гречески разные истории. Из шерсти крутила нитки. Затем вязала носки. Проявляла большую заботу о своем племяннике.

Неожиданно приехал дядя Коля, отец Эдика и Толика. В военной солдатской форме с рюкзаком за плечами. Его отпустили на несколько дней после полученной телеграммы о смерти жены. Дядя Коля рассказал, как они встретились с нашим отцом в Крыму. Шли встречные колонны. Остановились на короткий привал. И тут они увидели друг друга. Пообщались минут десять, а потом колонны подняли и повели в разные стороны.
Вскоре дядя Коля уехал.
От отца приходили треугольнички - письма с фронта. На них стоял штамп цензуры. Мы знали, что он находился в Крыму. Дядя Коля - тоже.

Наступил 1942 год. Зиму мы пережили. Валя, я и Эдик ходили в школу. Там на переменах в буфете ученикам доставались кисель или чай с кусочком черного хлеба.

Активизировали свою работу рыбацкая артель и частные рыбаки. Во двор часто заходили продавцы хамсы. На сейнерах ее ловили в больших количествах. Рыбный магазин на улице Сталина организовал ее продажу с тыльной стороны, со двора. У узкой двери собиралась толпа. Отталкивая друг друга, пропихивались вперед. Хамса стоила дешево. Набирали ее помногу. Семьи были большими, особенно греческие. Хамсу жарили, варили, солили, делали тюфьтели, котлеты. Готовили ее для населения и в столовых. Но там для тюфьтелей через мясорубку пропускали хамсу с головами. Конечно, вкус терялся.
Иногда мы с мамой ходили, прихватив ведра, к рыбачьему поселку. Там у рыбаков и рыбачек хамса была значительно дешевле.

Как только проходил слух о том, что привезли хамсу, мы с Эдиком мчались с посудой в магазин, внедрялись в толпу и прорывались к дверям. Раз произошел забавный случай. Внедрившись в плотную толпу, я вдруг почувствовал, что наступил ногой на какой-то предмет. С большим трудом мне удалось нагнуться и поднять его. Это был кошелек. Кто- то потерял его в толпе. Я выбрался из толпы. Не задумываясь, громко крикнул: кто потерял кошелек? Ко мне кинулся жуликоватый паренек: не кричи, давай посмотрим, что там. Я не соглашался. После моего повторного крика, вдруг заголосила женщина, выбилась ко мне из толпы с криком: я потеряла, мой кошелек. Пряча в руках кошелек, я спросил ее: какой он? Она ответила правильно и я отдал его ей. Она заглянула в него. Деньги были на месте. С чувством поблагодарила меня. А жуликоватый парнишка полез на меня с угрозой. Но тут подоспел Эдик и мы его отшили. Мы с Эдиком оказались вне толпы. Нам надо было снова прорываться к двери. Но тут произошло невероятное. Женщина, которой я вернул кошелек, обратилась к толпе, которая была свидетелем произошедшего, с просьбой пропустить меня без очереди. Толпа одобрительно расступилась. Продавщица отпустила мне хамсы и отказалась брать деньги. Женщину эту я больше не видел.

Кончились занятия, наступили летние каникулы. У нас во дворе жила большая семья Иониди, имевшая греческое подданство. Глава семьи Иван был лудильщиком. Жена Василики - домохозяйкой. Старший сын Васо работал с отцом. Средний сын Ергули занимался разными делами. Младший сын Христаки учился. Дочка Сулла тоже училась в школе. Я дружил с Ергули, который был старше меня лет на пять. В городе эта семья была известна, особенно среди греков.

Когда начались летние каникулы, Ергули повел меня к месту работы его отца и брата. Недалеко от автостанции и базара в переулке между улицами Леселидзе и Орджоникидзе в деревянных сарайчиках располагались частные мастерские: кузнечная, лудильная.
В кузнечной работал старый маленький молчаливый турок. Он изготовлял 'финки', которые пользовались большим спросом. В лудильной ергулины отец и брат Васо ремонтировали и лудили большие медные кастрюли, которые им доставляли из столовых. Рядом в мастерской работал полурусский (мать русская, отец грек) грек Юра Каламаниди. Он ремонтировал покрышки. У всех работы было невпроворот. Ергули познакомил меня с Юрой. Тот внимательно посмотрел на меня и спросил: ты случайно не Володи Чернышева сын? Получив утвердительный ответ, он сказал, что я очень похож на отца. Мы с ним друзья. Как он? Что пишет?
Поговорив с Ергули, он предложил мне помогать ему в работе. Будем вместе ремонтировать покрышки. Ергули тоже помогал ему. Так я впервые устроился на работу.
Попрактиковавшись несколько дней, я полностью освоился со своими обязанностями.В тот период новых автомобильных покрышек и камер практически достать было негде.Ездили на старых, которые изнашивались и дырявились. Наша мастерская была единственной в городе.

Для выполнения ремонта заготавливался материал. Покрышка, уже непригодная к эксплуатации, разрезалась на части. Затем они расслаивались на более тонкие части и превращались в латки. Их края обрабатывали напильниками, чтобы не было выступов.
Покрышка лежала на земляном полу. Латка закреплялась внутрь покрышки напротив ее поврежденной части. Юра брал в руки большое самодельное шило с крепкой деревянной ручкой. Толстый стержень на конце у острия имел дырку, как у иголки. В нее заправлялся толстый, смазанный шпагат.
Юра всем своим весом, а он был плотного телосложения, давил на рукоятку, прокалывал покрышку и латку. Я, сидя на покрышке, выдергивал шпагат из шила. Юра шило вытаскивал и прокалывал другую дырку. Я после этого вдергивал шпагат в ушко и Юра шило вытаскивал. И так по периметру латки. Потом, чтобы получился сплошной шов, мы повторяли операцию. Шов стягивали максимально плотно, чтобы шпагат не выделялся.

Мы также принимали для ремонт прохудившиеся камеры. Взамен выдавали готовые отремонтированные из резерва. Работать с ними было гораздо проще.

Практически я заменил Ергули, у которого было много дел на базаре. Также он больше стал помогать отцу. Работа шла хорошо. Когда с объемом не справлялись, я привлекал Эдика. Он с Ергули устраивались рядом и работали параллельно.
Юра был большим мастером. Иногда он изготовлял по особому заказу ножи, так называемые финки. Они получались у него изящными, можно сказать красивыми. Никому не показывал.

В обеденный перерыв Юра посылал нас с Эдиком на базар. Мы закупали еду и обедали сообща. Юра из дома приносил дополнительное питание. В конце дня он расплачивался со всеми, кто ему помогал. Для нас дома моя с Эдиком работа была большим подспорьем.Мы получили возможность покупать кукурузную муку, картошку, хамсу, фрукты. С Юрой я сдружился. Он рассказывал о моем отце. Мама, оказывается, тоже знала его.

Когда выдавалось свободное от ремонта время я любил наблюдать как работают в соседней мастерской лудильщики. Посредине стоял горн, работающих на древесном угле. Нажимом ноги на стоящий на земле насос подавался воздух. Угли хорошо разгорались. Вымытая медная посуда разогревалась на огне. Стенки обсыпались порошком канифоли, олова и растирались сжатой тряпкой.

Внутренности посуды после этого блестели серебряным цветом. Если были повреждения в посуде, ее ремонтировали. Делали это так. Ножницами вырезали поврежденный участок, прикладывали к отверстию кусок медного листа, очерчивали размер и вырезали так, чтобы он оказывался больше. Затем ножницами надрезались по кругу зубчики. Они прогибались в противоположные стороны, подгонялись по размеру. При помощи зубчиков латка закреплялась на отверстии. Затем на наковальне от ударов молотка края расширялись и латка плотно прикреплялась к отверстию. После лужения посуды оне становилась почти незаметной. Эта работа требовала точности, умения и опыта.

С большим интересом я наблюдал за работой маленького молчаливого турка. Из куска железа он выковывал слегка изогнутое лезвие. Долго обрабатывал его напильником. Выгравировал на нем рисунки. Нагревал в небольшом горне и опускал в ведро с водой. Раздавалось сильное шипение.
Затем он приступал к изготовлению из куска рога красивой ручки. Закреплял в ней лезвие.
Тщательно работал над внешним видом. Получалась красивая финка. Из мягкой кожи шил красивый чехол. Все это он делал терпеливо не торопясь с большим мастерством. Иногда, в отсутствии клиентов трудился над заготовками. Его финки очень ценились. В то время многочисленные жулики считали гордостью иметь при себе такое оружие. Помощников у него не было. Среди других мастеровых греков держался обособленно. Но в течение дня вместе со всеми ходил на угол, где в открытой кофейне греки, турки, армяне, сидя за деревянными столиками, за неторопливой беседой попивали из маленьких чашечек 'кофе по турецки'.

Это уже в начале пятидесятых пить кофе 'по турецки' войдет в моду. Почти в каждой семье появятся ручные кофемолки, турочки с длинными ручками. Любая беседа начиналась с кофе 'по турецки'. Друзья, встретившись на набережной Руставели, сразу направлялись в одну из многочисленных кофеен.

Стало модным пить кофе с коньяком. Иногда получалось так, что бутылка коньяка опорожнялась, а остывшее кофе остывало на столе.
Маленький турок иногда просил меня сбегать на базар, купить чего-нибудь поесть.

С Юрой у меня конфликтов не возникало. Я с готовность выполнял его поручения и помогал в работе. Чувствовалось, что и он был мною доволен. Как-то он пригласил меня и Ергули к себе домой. Жил он за городом в ВИЭМ - е. Познакомил со своей симпатичной, приятной женой. Она была из Прибалтики. Хорошо нас угощала.Потом он показал свое хозяйство. Фруктовый сад мастерскую. Все у него было в хорошем порядке, все нравилось. На прощанье он снабдил нас фруктами.

После бомбежки города мы уже с ним не виделись. Закончится война. Пройдут годы. Я уже буду служить в армии. В середине пятидесятых летом приеду домой в отпуск. И вот в это же время из Прибалтики приедет Юра и навестит нас. Мы будем иметь возможность несколько дней пообщаться.

После войны ему сильно не повезет. Пассажирский самолет, в котором он будет пассажиром, потерпит аварию. Юра станет инвалидом. Будет ходить, опираясь на костыль. Он улетит в Прибалтику и больше мы не увидимся.
Но это все будет потом. А сейчас надо было крутиться, добывать пищу для себя и для маленьких. Вот мы с Эдиком и крутились. Все чаще пропадали на базаре и на толкучке.

На базаре население интересовала прежде всего кукурузная мука. Она стала пользоваться большим спросом.Стоила 100-150 рублей кг. Греческие ребята с нашего двора делились с нами иногда 'чуреком' -кукурузным лавашом. Он нам казался необыкновенно вкусным. Также большим спросом пользовалась картошка. Она порой заменяла нам хлеб. Варили ее в мундирах, чистили, макали в соль и ели с удовольствием.
В городе, где работали громкоговорители, собирались толпы людей. Слушали последние известия.
В декабре 41-го Советские войска остановили немцев под Москвой и перешли в наступление. Совинформбюро передавало об освобождении советских городов и о больших немецких потерях. В кинотеатрах показывали хронику. Огромное количество разбитой германской техники вдоль дорог. Радостная встреча населением своих освободителей.На общем настроении людей это сказалось положительно. Появилась надежда на скорое окончание войны.

Наше Верховное командование считало, что немцы опять основные усилия направят на овладение Москвой. Поэтому свои главные силы и резервы сосредоточило на центральном направлении. Это явилось стратегическим просчетом.
Немцы же главный удар нанесли на юго-западном и южном направлении,Стремясь овладеть Кавказом и его нефтяными источниками. К тому же Сталин не принял предложения военачальников перейти к стратегической обороне, чтобы измотать немецкие войска, нанести им максимальные потери, а затем перейти в наступление.
Наступательные операции Красной Армии после первых успехов развития не получили. В результате, она понесла огромные потери и израсходовала накопленные резервы.

Немцы вторглись в Северный Кавказ и в Крым. Наши войска беспорядочно отступали в сторону Сталинграда. Моральное состояние бойцов было подорвано. В тылу наших войск появились заградительные отряды, ведшие огонь по своим при их попытке к отступлению
Положение стало хуже, чем в 1941 году.
На Закавказском фронте и в Крыму сложилась тяжелая обстановка. Немцы продолжали наступать. Война непосредственно приблизилась к нам. Началась Битва за Кавказ

Я уже упоминал, что на пересечении улиц Сталина и Орджоникидзе напротив центральной почты и автостанции находился базар. Рядом был хлебозавод. Вокруг базара собиралось много людей. Кипела жизнь. Особенно в выходные дни. Многочисленные беженцы и местные жители покупали на базаре мясо, масло, мацони, овощи и фрукты, вино и чачу. За пределами базара образовалась 'толкучка'. Сюда многие жители приносили из дома различные вещи, чтобы продать и купить продукты. Базар и толкучка становились центром повседневной жизни. Базар закрывался в шесть часов вечера, а толкучка работала допоздна Здесь продавались и покупались самые разнообразные вещи. Многочисленные урки охотились за чужими карманами. Велись азартные игры. Делали свое черное дело шулера, аферисты, фокусники картежных игр.

Безногие и безрукие инвалиды войны, обнажив свои раны, пели под гармошки заунывные песни (раскинулось море широко..., солнце всходит и заходит, а войны конца все нет... ) . Один слепой армянин, подняв лицо в небо и вращая белками глаз тянул заунывную песню на армянском языке. Там крутились местные известные урки, обрабатывая приезжих из деревень крестьян и некоторых небдительных горожан. Обворовывали у всех на глазах и никто не смел предупредить жертву. Наказание последовало бы незамедлительно - лезвием бритвы крест на крест исполосованное лицо. Об этом все знали и только наблюдали. Да и психология тогда такая установилась, что предупредить жертву считалось предательством.

С простым бедным людом урки общались по - свойски.Приходилось наблюдать такую картину. К автостанции подходит рейсовый автобус или грузовая машина. Разгружаются прибывшие из деревень крестьяне. Мешки с кукурузной мукой и с другим продовольственным товаром, предназначенным для продажи на базаре, складывают у станции. Один из приезжих идет на базар договариваться насчет места, а другой (другая) остается у мешков. На глазах у всех к нему подходит один товарищ, обращается с просьбой или вопросом. Отвлекает внимание. Напарник сзади, уловив момент,уносит сумку с продуктами или мешок и тут же скрывается за углом автостанции. Первый товарищь заканчивает разговор и растворяется в толпе. Через некоторое время хозяин обнаруживает пропажу, поднимаюет крик, суетится, но отойти от мешков не может. Уже через полчаса мешок оказывается в соседнем дворе и распродается по дешевке жителям. А у них осуждение таких вещей не вызывает. Цены на базаре были высокими и горожане считали, что селяне их слишком завыщают. Порой они даже заказывали уркам товар.

Раз на автостанции наблюдал картину. У угла здания деревенская женщина стояла с вещами. К ней подошел мальчишка, ухватился за ручки полной сумки и стал тянуть к себе. Женщина также ухватилась за сумку и пыталась ее удержать. В это время напарник сзади спокойно поднимает трехлитровый балон то ли с медом, то ли с посолнеячным маслом и скрывается за углом. Первый урка отпускает из рук сумку и растворяется в толпе. Женщина, обнаружив кражу, жалобно запричитала. Откуда-то появился милиционер и погнался за воришкой. Тот с балоном в руке бежал по пустырю. Милиционер на бегу достал револвер и выстрелил в воздух. Балон был брошен, а напарник убежал. Милиционер возратил женщине балон. Так вот напарником являлся мой сосед по двору Ётико Майропуло, старший сын в большой греческой семье. Со временем он отсидит в Драндах в тюрьме. После войны будет работать в парихмахерской на проспекте Руставели.
Добытый 'товар' продавали по дешевке.
Мы с Эдиком появлялись там часто. Нам интересно было за всем этим наблюдать. К тому же мы там сбывали табак.

Напротив нашего дома в левом конце квартала работала большая табачная ферматационная фабрика. К ней из колхозов свозили выращенный и высушенный табак. После обработки его тюками грузили на подводы и турки, понукая коня, перевозили его по нашей улице в противоположную сторону на табачный склад. В то время не было синтетической лески и для удочек ее плели из конских волос. Сплетенные три конских волоса связывались с такими же отрезками и образовывали длинную леску. Турки это отлично знали и бдительно следили конем, чтобы никто не смог надергать волос из конского хвоста. Одноко, мы выработали свою тактику. Спрятавшись за забором, ждали когда попадется задумчивый конюх, напевающий себе под нос турецкую песню. Он шел за подводой сзади телеги и следил, чтобы такие, как мы добытчики не подходили к подводе.

Когда подвода проезжала мимо наших ворот один из нас нахально, на виду у конюха подходил к лошади и начинал дергать за хвост. Разъяренный конюх, размахивая кнутом, бросался на нахала. Тут уж времени терять было нельзя. Мы мигом оказывались сзади подводы, запускали ладони в тюк, выдергивали пачку листьев, запихивали за пазуху, повторяли операция, пока она не заполнялась полностью. Затем быстро смывались. Конюх, довольный своей бдительностью по охране конского хвоста, возвращался к заду телеги и продолжал напевать себе под нос свою песню.

Экспроприированный табак 'Самсун', 'Трабзун', выращивался в колхозах и был высокого качества с хорошим ароматом. Его надо было реализовать, а для этого - привести в товарный вид.
Дома мы с Эдиком подбирали листья по коричневей, аккуратно их складывали, обрезали хвосты, свертывали в очень плотный рулончик и прессовали.Рулончик разрезали пополам, складывали вместе и нарезали. Чем тоньше нарезался табак, тем лучше смотрелся. Нож должен был быть очень острым.
Нарезать табак тоньше меня никто не мог. Я пользовался лезвием бритвы 'Нева'.Нарезал его очень тонкими линиями. Получался, как машинкованный, который очень ценился. Нужно было иметь большое терпение, чтобы так резать.
Нарезанный табак мы раскладывали небольшими порциями на листки папиросной бумаги и свертывали.
Готовый к продаже табак мы с Эдиком продавали на базаре с рук. Таких как мы продавцов было несколько. Я на ладоне держал листок бумаги с порцией нарезанного табачка, а Эдик хранил остальной запас. Покупатель подходил, интересовался ценой, нюхал на предмет аромата. Ему дозволялось сделать закрутку и закурить. После пробы он решал с покупкой.
Носили мы и между рядами прилавков. С продавцами овощей и фруктов иногда обменивались товаром.
Вскоре постоянные покупатели нас стали узнавать и брали порции без пробы. Для нашей семьи продажа табака была также подспорьем.

Как то раз к нам во двор зашел почтальон. Он вручил матери извещение. В нем сообщалось о том, что наш отец пропал безвести. Мы знали, что он находился в Крыму, который захватили немцы. Подобные извещения довольно часто разносили по дворам.

3. 1942 год. НЕМЕЦКАЯ АВИАЦИЯ БОМБИТ СУХУМИ

После первого успеха в битве под Москвой советские войска преследовали неудачи на юге. К лету положение стало хуже, чем в 1941 году. На кавказском фронте и в Крыму сложилась тяжелая обстановка.

Вдоль побережья Черного моря от Анапы до Поти, а затем на Батуми наступала 17-я немецкая армия. Через Главный Кавказский хребет на Сухуми и Кутаиси пробивался 49-й горно-стрелковый корпус.
На Северном Кавказе из района Пятигорска и Прохладное в направлении Орджоникидзе, Грозный Махачкала, Баку наступала первая танковая армия.
В середине августа начались ожесточенные бои частей 46-й армии Закавказского фронта на перевалах Главного Кавказского хребта против 49-го горнострелкового корпуса. К моменту выхода немецких войск к Главному Кавказскому хребту многие перевалы оказались не занятыми советскими частями. Перевалы к обороне подготовлены не были.

В сторону Туапсе через Сухуми продвигались маршевые колонны наших войск.
В городе скопилось много беженцев. Некоторые из них устраивались, где могли. Остальные уезжали дальше на восток. Многие из них у себя дома побывали под бомбежкой, потеряли близких, жильё. Они рассказывали местным людям о своих переживаниях. Те в свою очередь им сочувствовали.
Однажды в крепости на берегу моря во время купания я познакомился с беженцем из Туапсе. Мальчишка был старше меня года на два и полнее. Его звали Васей. Он много рассказывал о бомбежках, подробно описывал их. Нам, ребятам, было интересно и мы задавали ему много вопросов. Мы подружились, каждый день встречался с ним, ходили на море купаться. Он был начитанным мальчиком, рассказывал о прочитаном. Пообещал дать мне прочитать книжку " Всадник без головы".
В порту на рейде появились пароходы. Они по очереди пришвартовывались к пристани. С них разгружались эвакуированные дети из детских домов и тяжело раненные с фронта.

Их отвозили на железнодорожный вокзал и оправляли дальше в глубь страны.
Площадь перед пристанью была огорожена высоким деревянным забором. В нем были проделаны дыры, в которые многочисленные жители города наблюдали за расположенными прямо на асвальте тяжело раненными. Мы - детвора тоже смотрели на эту ужасную картину. Обрубки тел перебинтованные пропитанными кровью бинтами. Их эвакуировали сразу после ранения. Были случаи, когда жители обнаруживали среди раненых и детдомовцев своих знакомых или родственников.
Жители приносили различные фрукты для раненных и детей.

В нашем дворе было два дома. Один (основной) одноэтажный вытянутый в линию, покрытый черепицей. Он состоял из восьми квартир, обращенных дверьми и окнами во двор. Каждая квартира состояла из одной комнаты и остекленной веранды. Перед некоторыми верандами были виноградные беседки.

В левой части двора стоял одноэтажный четырехквартирный квадратный дом с высокой, покрытой дранкой крышей. Напротив него справа стояли два сарая. В одном, оштукатуренном, проживал грек Яне, приехавший из деревни.
В правой части двора вдоль ограды стояли деревянные сарайчики. Летом в них
готовили еду, мастерили, отдыхали, хранили кое - какие вещи.

В центре перед греческим домиком и сарайчиком стояли низенькие скамеечки, на которых в хорошую погоду сидели и беседовали женщины. Жильцы летом занимались различными делами во дворе.
Спереди двор был огорожен деревянным забором. В центре были ворота и калитка. Рядом с калиткой - водопроводный кран. Вода в нем была холодная и вкусная. Она подавалась от какого-то глубокого колодца. Набрать из нашего крана воды приходили с соседних улиц. Иногда образовывались очереди. Летом часто город оставался без воды. В нашем же кране вода была постоянно.
Наш двор выходил на мощенную булыжником улицу. Он имел адрес: улица Портовая, дом N 14.

Прямо напротив нас на противоположной стороне улицы стояли склады "Заготзерно". Это одноэтажные вытянутые колбасой, покрытое железом с полукруглыми крышами, здания. Там в мешках хранилось большое количество зерна и муки.

Во двор часто заскакивали попить холодной водицы моряки, разгружавшие грузовые машины у складов. Они рассказывали, как переплывали на подручных средствах через керченский пролив. Как их при этом бомбили немцы. Рассказывали о многих погибших. Говорили, что пролив покраснел от крови. Керчь покидали через пролив, кто как мог. Это было трагическое событие. Огромное количество наших войск было отрезано и попало в плен.
Заходили во двор поговорить с женщинами и две морячки санитарки. Им чудом удалось переправиться через пролив.
Среди моряков выделялся один весельчак и шутник. Коренастый, плотного телосложения, с открытым лицом. Он своими шутками веселил наших женщин.

В июле днем в одно и тоже время высоко в небе стал появляться немецкий самолет. Он блестел на солнце очень высоко и казался маленьким. У него был характерный волновой ударный звук. Когда он подлетал к городу зенитные батареи, расположенные на сухумской горе, открывали интенсивный огонь. Небо покрывалось облачками разрывов. Через некоторое время раздавался свист падающих осколков. Люди прятались от них под разными навесами и с любопытством наблюдали за разрывами в небе. Однако, снаряды не достигали самолета и тот продолжал безнаказанно лететь, разворачиваясь в сторону моря. Через некоторое время он скрывался из вида, народ выходил из-под укрытий и вскоре о нем забывал.
Так продолжалось продолжительное время и постепенно к этим событиям стали привыкать.
Была середина августа 1942 года. Стоял жаркий день. Ко мне пришел Вася и принес обещанную книгу "Всадник без головы". Мы стояли у калитки нашего двора. Напротив, у складов трудились моряки, загружая мешки и коробки с продуктами.
Вася рассказал мне краткое содержание книги. Мы попрощались и он ушел в сторону крепости. Было четыре часа дня. Больше я его не видел.

Я взял книгу, зашел домой на веранду, лег на деревянную тахту головой к застекленным окнам, развернул книгу и стал её с интересом просматривать. В комнате отдыхала мать с моей трехлетней сестренкой Таей. Старшая сестра Валя с двоюродными братьями Эдиком и Толиком ушли в кинотеатр "Апсны".

Просматривая книгу, я услышал знакомый приближающийся волновой гул немецкого самолета. На этот раз он был непривычно громким и раздавался со стороны моря. Гул все усиливался.
Я успел подумать: опять немец летит. Раздались три пулеметные очереди -, короткий, средний и длинный (трр, ... трррррр,......, тррррррррррррр). Прогремел невероятной громкости треск. Я, видимо, частично потерял сознание. Как во сне чувствовал, что меня сбросило с тахты, шмякнуло о противоположную стенку веранды и закрутило. Я чувствовал, как на мою ногу наваливается что-то тяжелое. Воображение рисовало, что это был кусок разорвавшейся бомбы. Мне казалось, что бомба попала прямо на меня и я был в недоумении - как же я еще жив? Или я уже на том свете?

Сквозь сознание доносился испуганный протяжный женский крик. Приходя в себя, я почувствовал, что лежу на полу в куче битого стекла под опрокинутым столом. Выбрался из под него, поднялся. Стояла плотная известковая пыль. Рот забило ею. Стало трудно дышать. Почувствовал, что от виска по лицу и левому плечу стекает что-то теплое. Женский крик продолжался. Сквозь пыль я увидел кричащую от страха мать с Таей на руках. Увидев меня с окровавленной щекой и плечом, она испуганно прижала меня к себе. Мы выскочили во двор. Он был окутан клубами известковой пылью. Слышались крики. Раздавались залпы зениток. Сверху со свистом сыпались осколки от разорвавшихся снарядов. Все со двора собрались под виноградной беседкой у Демирташевых.

К нам с улицы забежало несколько человек, чтобы укрыться от осколков, падающих сверху. Одна бабушка с соседнего двора прижимала к животу вылезшие кишки. Мы смотрели на неё. Но помочь не могли. Под беседку заскочила девушка с нашей улицы. Она была необычайно красива. Черные волосы контрастировали со светлой бархатной кожей лица. Она Жила неподалеку от нас. Часто проходила по улице мимо нашего двора и все ею любовались.
Заскочив во двор, она зашла к нам под беседку и возбужденно стала что - то рассказывать. Мы смотрели на неё и вдруг женщины закричали.
Со лба девушки били две тонкие струйки крови и обрызгивали стоящих рядом. Девушка ладонью зажала лоб и замолчала. Прошло более полувека, но эта картина, когда о ней вспоминал, ясно вставала перед глазами.

Постепенно зенитная канонада стихла, пыль улеглась. Левой ладонью я зажимал ранку у виска, но кровь продолжала идти. Левый бок был испачкан кровью. Видимо осколком стекла была порезана жилка у виска.
Прозвучал сигнал отбоя воздушной тревоги.

Все пошли в свои квартиры. Стеклянные веранды оказались без стекол. Штукатурка с потолка, мебель и вещи лежала на полу. Все перемешалось.
Я отыскал полотенце, пошел к крану намочил его, выжал и перевязал голову, смыл кровь.
Кто-то сообщил, что подъехала санитарная машина. Мать послала меня к ней, чтобы сделать перевязку.
Выйдя на улицу, увидел страшную картину. Прямо перед калиткой на мостовой в луже крови лежал мужчина с развороченным животом и с вывалившимися внутренностями. В нескольких метрах стояла его двухколесная тачка. Это был всем известный турок. На своей тачке он развозил различные грузы и часто - мимо нашего двора.
Напротив двора горели разбитые грузовые машины, зияла воронка, валялись тела. Деревянный двухэтажный дом во дворе напротив обрушился, обнажив тыльную стену табачной ферматационной фабрике.
Во время взрыва велась погрузочно-разгрузочная работа.
Почти все моряки погибли. Части тел находили потом и в нашем дворе. В тот день веселый моряк также был в рабочей команде и, видимо, как и остальные, погиб.

Я подошел к санитарной машине. Около нее суетились санитары, заносили
раненных, оказывали им помощь. Рядом стоял подъехавший грузовик. На него складывали тела погибших. Я попросил санитарку сделать мне перевязку. Она предложила мне сесть в машину, чтобы ехать в скорую. Я отказался и вернулся домой.
В нашем дворе обрушилась крыша стоящего отдельно четырехквартирного дома.
Мы с матерью ждали, когда прибегут Валя, Эдик и Толик. Наконец они сильно перепуганные вбежали во двор. Мы собрались все вместе.

У нас во дворе с недавних пор жила тетя Лида с дочкой Юлей. Красивая женщина, кажется, жена дипломата или разведчика, который вечно находился в отъезде. У неё был любовник, большой начальник, который проживал в доме около магазина "Детский мир". Дом находился на пересечении улицы Сталина и улицы Октябрьская. Когда все в нашем дворе стали искать способ покинуть город, тетя Лида предложила матери послать меня к своему любовнику и передать её просьбу прислать нам машину для выезда из города. Мать согласилась. Тетя Лида объяснила мне, как его найти. Я с повязкой (мокрым полотенцем) босиком выбежал за ворота, повернул налево, добежал до следующей улицы (Октябрьской) и пошел по ней.

Вокруг валялись куски бетона, штукатурки и битые стекла.
Я шел по центру улицы. В то время в городе асфальтированными были лишь улицы - Сталина, Ленина и набережная Руставели. Остальные были покрыты булыжником, а грунтовые тротуары - пылью.

Пересек ул. Лакоба (совр. назв.) и пошел дальше, стараясь не запутаться в электрических проводах. Деревянные опорные столбы были повалены. Не доходя до ул. Сталина, слева было много народу и пожарные машины. Там был большой двор. В нем трехэтажный длинный кирпичный дом с застекленной деревянной верандой. Во двор попала бомба. Дом был разрушен. Погибло много людей. Работали пожарные и спасатели.

Подходя к улице Сталина, увидел народ. Над Детским миром поднимался густой дым. Я узнал, что туда попала зажигательная бомба и сейчас там работали пожарники.
Медленно, оглядывая все по сторонам, я отправился назад. Маме и тёте Лиды рассказал об увиденном. Вариант эвакуации отпал.

Со двора некоторые семьи стали уходить. У всех было чувство, что бомбежка вот - вот повторится. Мы не знали, что делать.
И тут наша новая соседка тетя Феня Даниленко (с малолетними сыновьями Жориком и Колей) предложила матери пойти в ВИЭМ, где проживала ее близкая подруга.

Мы собрали вещи первой необходимости, завернули их в простыни и все вместе пошли.
По улицам подобно нам двигались нагруженные вещами люди. Они спешно покидали город. Выбрались за железнодорожную станцию им. Бараташвили и добрались в ВИЭМ. Поднялись в большой сад. Нас встретила встревоженная тети Фенина подруга. Мы разместились в саду под деревьями.
Завыла сирена воздушной тревоги. Все легли на землю. Со стороны перевала послышался нарастающий гул самолетов. Лежа, я всматривался в небо. Из - за гор быстро приближались пять низколетящих самолетов. Центральный самолет летел немного впереди остальных. Он отличался какой-то серебряной белизной. Когда они прошли над нами от них стали отрываться бомбы. Под центральным самолетом треугольником зависли три бомбы. Они быстро растворились в воздухе. Через некоторое время со стороны моря прогремели взрывы. Самолеты удалились. Прозвучал отбой тревоги.

Через некоторое время со стороны гумистинского аэропорта в сторону Тбилиси низко пролетел наш пассажирский самолет "Дуглас". Мы удивились - как летчики не боятся? Ведь их в любой момент могут сбить. Тогда мы не знали, что немецкие истребители в наш район не долетали, а бомбардировщики за самолетами не охотятся.

Ночевали в саду под открытым небом. Ночью со стороны ущелья послышался топот лошадей. Проскакала конница. Раздавались какие - то крики. Затем началась автоматная стрельба. Потом все утихло. На другой день нам сказали, что ловили диверсантов, которые хотели взорвать тоннель.

На другой день мы с матерью сходили домой и забрали необходимые вещи.
Шли по опустевшему городу.
Потом узнали, что в пароход с раненными бомба не попала, а вот в пароход с эвакуированными детьми попала и он затонул. Большинство детей погибло.
Тяжелораненых спешно уносили с парохода, оставляли на припортовой площади и бежали назад за оставшимися. С площади их перевозили в парк им. Сталина и размещали под пальмами и кустами. Там они и ночевали в ожидании эвакуации.

Мы вернулись в ВИЭМ. Взрослые стали советоваться, как дальше быть.
Было принято решение идти в Дранды. Это около 20 километров от Сухума.
Там проживала с семьей подруга матери и тети Фени. Её муж работал завхозом драндского совхоза. До этого они жили напротив нашего двора в теперь уже разрушенном доме и переехали в Дранды за несколько месяцев до бомбежки.
У них можно было на некоторое время устроиться. Собрались и решили с утра пораньше двинуться в путь.
Недалеко от нас, внизу находился железнодорожный тоннель. К железной дороге и тоннелю примыкал ботанический сад. Иногда проходили поезда.

Вечером, когда стало темнеть, послышался шум приближающего поезда. В тоже время со стороны гор мы услышали гул низколетящего самолета. Он пролетел вдоль ущелья и появился над поездом, когда тот уже втягивался в тоннель. Раздался сильнейший грохот от взрыва бомбы. Поезд скрылся в тоннеле, а бомба попала в ботанический сад рядом с железной дорогой.

Утром мы со связанными узлами, поблагодарив приютившую нас хозяйку, пошли на выход из города. Нас было десять беженцев: мать с трехлетней Таей на руках, я с двоюродными братьями Эдиком и Толиком, Валя, тетя Феня Даниленко, ее мать, бабушка, Жорик и Коля. Каждый был загружен по возможности. Мы с Эдиком несли на плечах связанные из простыней узлы. Приходилось часто останавливаться и отдыхать.

Вышли за город и пошли мимо Келасури по драндовской дороге. У Маджарке сделали большой привал.
Отдохнув, пошли дальше. Впереди был Гульрипш. Шли не одни. Вдоль всей дороги двигались такие же беженцы, как и мы. Иногда встречались знакомые. Разговор шел о том кто куда направляется. Многие имели родственников в деревнях и шли к ним.

К середине дня усилилась жара. В небе стали появляться одиночные немецкие самолеты. Когда они пролетали над городом, по ним зенитки вели яростную стрельбу. Люди иногда прятались в кустах на обочинах. Когда самолеты подлетали к г. Очамчира, их там тоже встречал огонь зениток.
Прошли Огудзеры. Постепенно стали привыкать к маршу. Часто отдыхали. Во второй половине дня пришли в Дранды.

Городок славился тем, что у него была знаменитая тюрьма. Она была набита уголовниками.

Бывшие наши соседи приняли нас с большим сочувствием. Накормили. Мы расположились у них в саду. Мама с тетей Феней рассказывали своей подруге о прошедших событиях. Её муж работал завхозом пригородного совхоза. Он сказал, что для нас в пригородном хозяйстве выделит место для проживания. На другой день утром мы с сопровождающим отправились пешком туда. Тетя Феня с семьей осталась в Драндах.

Пройдя около трех километров мы пришли в совхоз Пригородное. На территории недалеко у реки Кодора стояло два небольших жилых домика , большие сараи , загоны для скота, силосная башня и другие деревенские постройки. Старшей там была тетя Луша.

ЖИЗНЬ В ПРИГОРОДНОМ

Тетя Луша повела нас ко второму домику, находившемся метров триста от первого. Он состоял из двух больших комнат, в каждой жили по семье. Кроме того, была маленькая комната, служившая кладовкой. Её освободили для нашего проживания. Мы разместились прямо на полу, постелив на него принесенную постель. Познакомились с жильцами дома. Рядом с нами жила семья Ганжуровых. Женщина, её дочка и сын Миша, старше меня на два года. Еще одна старшая дочка Вера жила в Драндах. Она была замужем за тюремным надзирателем.

В следующей комнате проживала семья, приехавшая из западной Украины: Отец, освобожденный от призыва, так как пальцы ладони левой руки были 'случайно' сильно надрублены топором. Это случилось с ним после начала войны еще до приезда в Пригородное из Украины. Жена и два сына. Младшего звали Володя. Он был ровесником Миши и крупнее телосложением. Старший сын Андрей был призывного возраста. Целыми днями сидел дома и рисовал картины. Он не любил когда я наблюдал за его работой. Мне показалось, что он сильно боялся призыва в армию и поэтому на людях не показывался.

Я быстро сдружился с трудолюбивым Мишей. С Володей дружбы не получилось. Он был Другова характера. Мише я помогал возить на небольшой тачке дрова, которые мы собирали у реки Кодоры. Напротив дома каждая семья соорудила из кирпичей печки. На них готовили еду. В неглубоком колодце набирали воду. На небольших приусадебных участках выращивали картофель, помидоры, огурцы фасоль и другие овощи. Тыкву варили для себя и скота. Иногда доставалось и нам. С продуктами мы испытывали трудности. Вначале нам выдали немного муки, из которой мы варили жидкую кукурузную кашу. Собирали ежевику. Иногда нам с Эдиком удавалось на колхозном поле наломать молодых кукурузных качанов. Тогда мы ее варили и с удовольствием ели.

Мать ездила в Сухум, получала по карточкам хлеб за несколько дней и доставляла нам. Привозила также кое - какие вещи, необходимые для проживания. Постепенно мы приспособились к новым условиям. Принимали участие в работе колхозников по уборке урожая кукурузы на колхозном поле.
Электричество отсутствовало. Керосиновой лампы у нас не было, ложились спать рано.
Вокруг Пригородного обитало много шакалов. С наступлением темноты в одиночку ходить было опасно. Иногда вечерами стая шакалов, близко подойдя к нашим домам, начинала хором выть. Вой шакалов походил на громкий плач детей. Нашим соседям приходилось охранят свои курятники.

Наступила жара и начались наши большие трудности. Местность была малярийная. Мы начали болеть. Это очень неприятная болезнь. В один и тот же час днем появляется слабость, озноб. Срочно приходилось идти домой, ложиться в постель, укрываться одеялом. Озноб усиливался, начиналась трясучка. Так продолжалось около часа. Потом постепенно наступало улучшение. Мокрое, пропотевшее тело вытирали простыней. Появлялась сильная слабость.
Малярией переболели все. Для борьбы с ней использовали таблетки хинина. Он хорошо помогал. Но его надо было еще достать. Мать ездила за ним и в Сухум и ходила в Дранды.

Пригородное не отличалось изобилием. совхозные кукурузные поля, совхозный скот. Люди жили в основном со своего приусадебного участка. Некоторые держали кабанчика или свинью. Осенью забивали. Ганжуровы держали и кур.

За Пригородным вдоль грунтовой дороги располагались деревни: Эстонка, где жили переселенцы из Эстонии. Далее - большая деревня Владимировка, часть населения которого составляли болгары. Дальше в предгорье находилось большое греческое село Анастасевка. До войны из Сухума в Анастасевку ходили рейсовые длиные автобусы 'Лянчи'. Мой отец был шофером одного из таких автобусов. Он привозил домой большие круглые буханки черного хлеба, очень вкусного. В коопторге покупал дефицитную тогда одежду. Тогда все это было в дефиците. В Анастасевке автомобильная дорога заканчивалась. Далее шла горная тропа. Километра через два - три она приводила к горному греческому селу Хумучкури. Там проживали близкие родственники грека Яне из нашего двора. Напротив Пригородного в пяти - шести километров от него в горах находилось армянское село Шаумяновка. Мише приходилось там бывать. Он рассказывал, как там хорошо живут. Много различных продуктов, особенно молочных. Пройдет некоторое время и мне во всех этих деревнях доведется побывать.

Война продолжалась. Боевые действия проходили на главном Кавказском хребте. Со стороны перевала слышалась приглушенная расстоянием артиллерийская канонада. С тревогой ожидали прихода немцев. Считали это неизбежным фактом. Однако, где-то через пару месяцев канонада утихла. Появилась надежда, что немцы не придут.

В конце сентября, начале октября я отправился вместо матери в Сухум. Рано утром добрался до Драндов. Автомобильная дорога влево вела в Очамчире, вправо - в Сухум. Попасть на какой - нибудь транспорт шансов было мало. Он ходил редко и за проезд надо было платить. Денег у меня не было. Я отправился пешком, периодически отдыхал. Редко, но иногда мимо проезжал какой-нибудь грузовик. Однако, ни один шофер не притормозил и не предложил парнишке сесть в машину.
Я прошел уже половину пути, когда меня с проезжавшей мимо повозки позвал возчик, солдат. Он спросил, куда я иду? Услышав, что в Сухум, пригласил к себе в телегу. Она была запряжена двумя лошадьми. В ней находились пустые мешки и коробки. Он ехал в город на склад за продуктами.
По дороге возчик расспрашивал меня откуда я и где родители. Вздохнув с большой грустью и озабоченностью сказал, что уже давно не получал весточки от жены и не знает что с детьми. Они на оккупированной территории. Мне его стало очень жаль. Дальше мы ехали молча. Около Агудзер открылся вид на город. Сухум был неузнаваем. Особенно выделялись крупные здания выкрашенные в маскировочный темный цвет.
При въезде в город мы распрощались. Я с чувством поблагодарил доброго возчика.

Я шел по улице к нашему двору. За время нашего отсутствия мало что изменилось. Во дворе завалившаяся крыша четырех квартирного дома. Квартиры его опустошены. В них прямо на полу иногда ночевали солдаты маршевых частей, продвигавшихся в сторону Туапсе.
Зашел в нашу квартиру. Веранда без стекол. В комнате с потолка штукатурка обрушена. Сквозь широкие щели обнажившихся досок уходило тепло. Задняя бетонная стена отошла, образовав просвет. Комнате требовался основательный ремонт. Мать всю обрушившуюся штукатурку, битые стекла вынесла. В комнате навела порядок. Я готовился к ночлегу.
Во дворе никого не было. Окна квартир были заколочены. Проживали в крайней квартире только Наталья Алексеевна с дядей Костей цыганом. Тетя Варя, большее время находившаяся в отъезде. Демирташевы. Остальные пережидали у родственников в селениях.
Наталья Алексеевна, увидев меня очень обрадовалась. Обрадовался и молчаливый цыган с большими усами дядя Костя. В их семье еще были дочка Оля, жившая отдельно со своей семьей и сын Николай, живший также отдельно.
Наталья Алексеевна была очень доброй простой женщиной. С большой симпатией относилась ко мне, выделяя от всей ребятни.
Позвали к себе. Накормили ужином - овсяной кашей и горячим чаем. У них была большая крупорушка. Стоял мешок с зерном (кажется с овсом). В течение двух дней я зерно перемолол, чем им очень помог. Они кормили меня кашей из него.

На другой день в хлебном магазине по карточкам получил хлеб. Пошел на базар. Мастерские, в которых я работал, были закрыты.
Толкучка около базара продолжала работать. Из съестного можно было купить: блин из кукурузной муки за 10 рублей, жареную хамсу, кусочки жаренного дельфинного сала, полулитровую банку мацони и прочие готовые продукты. Продавали много домашних вещей, в разлив вино и чачу. Играли в азартные игры, воровали, устраивали драки. Побывал в порту. Стояли сторожевые катера, готовые в любой момент выйти в залив для поиска подводной лодки. В сторону Новороссийска проходили корабли. Через пару дней с накупленным хлебом я отправился назад в Дранды. Дошел до Красного моста. В то время он состоял из возвышающихся железных конструкций, выкрашенных в красный цвет. Проезжая часть состояла из плотных толстых досок. По бокам проходили узкие пешеходные дорожки. Сразу за мостом справа был небольшой продуктовый базарчик. Там же останавливались грузовые машины, едущие в разные направления. В одну из машин мне удалось забраться и доехать до Драндов. Шофер по моему малолетству денег с меня не взял.

Полеты немецких самолетов продолжались еще долго. Иногда они сбрасывали на Сухум бомбы.
Как-то, находясь у реки Кодори, мы наблюдали такую картину:
Вдали в километре от нас у впадения реки в море виднелся железнодорожный мост. Через него частенько проходили грузовые составы.

Мы увидели, как со стороны Очамчир приближался состав. Внезапно появились три немецких самолета и стали пикировать на мост. Зенитная батарея, прикрывавшая его, открыла интенсивный огонь. На фоне заходящего солнца видно было, как трассирующие снаряды пролетали между самолетами. Те, маневрируя, сбросили несколько бомб, которые пролетели мимо моста и упали в реку.

Попытки немецкой авиации разбомбить мост продолжались еще долго. Иногда ночами слышался гул самолета, раздавались стрельба зениток и отдаленный взрыв бомбы. Немцам так и не удалось разрушить кодорские мосты, имевшие стратегическое значение.

Мать, ездившая в Сухум за хлебом, который она получала по нашим карточкам, Рассказывала нам о происходящем в городе. Раненых продолжали привозить в nbsp;порт. Их разгружали и сосредотачивали в парке имени Сталина. В его центре на постаменте стояла большая статуя вождя с протянутой рукой. Бомба упала рядом с памятником. Он устоял. Осколки оставили на нем свои следы. А вот раненных погибло много. В одном квартале от нашего двора на пересечении улиц Портовой и Ордженикидзе стояло двухэтажное большое зданиеармянской школы. С началом войны там разместились пограничники и призывной пункт. Ночью бомба попала в угол здания и разрушила его. Были жертвы.

Мама договорилась с директором Союзтранса Ванно Ревазешвили, который был хорошим папиным товарищем, о выделении рейсового автобуса для нашего переезда. Мы стали готовиться к переезду. Попрощались с Ганжуровыми. Я обещал Мише приехать, как позволит обстановка.
В назначенный день, погрузив наш скарб на подводу, мы пришли в Дранды, разгрузились, Сложили вещи на лавках автобусной станции, сами разместились на них и стали ждать прибытия автобуса. Моросил дождь, было холодновато.
Показался длинный 'Лянчь', подъехал к станции. Из него вышел Ванно Ревазешвили и папин товарищ шофер автобуса дядя Лавруша. Стали помогать нам с погрузкой в автобус. Ревазишвили заботливо спрашивал у матери как чувствуют себя дети? Доехали до Сухума, разгрузились, мать поблагодарила за помощь и стали обустраиваться в свей родной квартире. У нас была одна небольшая комната, с просвечивающимся потолком, штукатурка которого осыпалась во время взрыва бомбы. Окна веранды вместо стекол были оббиты фанерой.
В комнате стояли две кровати и одна тахта. Разожгли плиту, потеплело. Зажгли коптилку (керосиновую лампу без стекла), сварили кукурузную кашу. Скипятили воду и попили 'чай с таком' т.е. без заварки и сахара.
При всей стесненности нам в родной квартире показалось намного уютней, чем в Пригородном и мы жалели, что не выехали оттуда раньше.
Переночевали и наутро началась новая жизнь.

4. 1943 ГОД. ЖИЗНЬ В ГРЕЧЕСКОМ ГОРНОМ СЕЛЕНИИ ХУМУЧКУРИ. РАБОТА НА ХЛЕБОЗАВОДЕ

Заканчивался 1942 год, наступал 1943-й. После возвращения домой из Пригородного мы стали втягиваться в повседневную жизнь, бороться за выживание. Добыча разными способами продуктов была главной нашей задачей. Выдаваемые по хлебным карточкам пайки были явно не достаточны. К тому же пшеничный хлеб заменили кукурузным, выпеченным в железных кирпичных формах. Он был полусырым, непропеченным. Пшеничный же хлеб стал деликатесом.
По карточкам выдавали также мандариновый джем, мыло.
Мы с Эдиком снова стали посещать базар и толкучку.
После бомбардировке количество населения в городе уменьшилось. Крупные дома в городе для маскировки были выкрашены в темный цвет. Одиночные немецкие самолеты-разведчики продолжали появляться над городом. Зенитки обстреливали их. В школу мы уже не пошли. Было не до нее. В квартире потолок просвечивал, так как штукатурка с него осыпалась. Стенка тыльной стороны комнаты отошла на несколько сантиметров. В образовавшийся просвет поступал холодный воздух.
В углу мы соорудили кирпичную печку с двумя конфорками. С наступлением холодов топили её досками и каменным углем. Доски добывали у разрушенных домов.
Так как наши соседи, греки Майропуло после бомбежки уехали в деревню. Их квартира пустовала. Мы решили ее занять. Потолок и стены в ней не пострадали.
В общей стенке веранды прорезали двери и у нас получилась четырехкомнатная квартира. Соседская квартира была более теплой и мы перебрались в нее. Прежняя стала подсобной. В неё складывали добытые доски. Иногда разрешали переночевать в ней просившимся на ночлег проезжим людям.
Во время бомбежки оконные стекла повылетали. Веранды и внутренние окна заколотили фанерой. Электричества не было. Вечерами при свете коптилки (керосиновой лампы без стекла) мы группировались вокруг кирпичной печки, кипятили воду, пили чай 'с таком' (без заварки и сахара). Кукурузной каши на ужин не оставалось. Её нам едва хватало на завтрак и обед. Наступило очень трудное время. Кукурузная мука подорожала до 150 за килограмм.
Война продолжалась. Население уже полностью втянулось в новую обстановку, в новые условия жизни, в которых появились новые ценности, новые способы выживания. Втягивались и мы. Нам было трудно, голодно, холодно.
После бомбежки города большие греческие семьи Майропуло и Иониди уехали в деревни к родственникам. Уехала и тетя Лида с дочкой Юлей. Никого не стало в полуразрушенном четырехквартирном доме. Все деревьяные части из него растаскивались на дрова.
Ергули, с которым я дружил, остался дома. Он все более тесно связывался с криминальной средой воров. Собралась компания около десяти человек. Там были известные авторитеты: греки, армяне, грузины. Среди них выделялся Жора-Арап, смуглый парень лет двадцати.
Некоторые ребята успели отбыть срок. Они придерживались определенных правил взаимоотношений между собой и с жителями города. Обычно после 'удачного мероприятия' играли в азартные игры. Часто около нашего двора, примостившись на земляном тротуаре, сидя на корточках, играли в карты или зари. Над ними стояли наблюдающие или ждущие своей очереди играть.
На кону были 'экспроприированные' товары или деньги, вырученные за них. Правила были жесткими. По окончании игры у кого-то прибавлялись деньги или товар, а кто-то оставался в майке и трусах.
Я и один греческий пацан, присутствовали при этом. Нас посылали на базар что-либо купить и с другими поручениями.
Жора - Арап был в большом авторитете. Он жил недалеко от автостанции. Был приемным сыном грека отца и матери армянки. Я к нему относился с большим уважением. Считал его другом Ергули. Жора - арап со мной часто беседовал. Как- то он посоветовал мне не связываться с их компанией. 'Рано или поздно в тюрьму попадешь'. Я ответил, что знаю и не боюсь. Такой у меня был настрой. Некоторая горделивость считать себя причастным к блатной среде. В то время среди местных блатных было много. Их уважали и боялись. Своих, простых местных они не обижали. Пройдет время Жора - арап исчезнет. Его толи в одной из драк прирежут, толи пристрелит милиция.
Как-то раз Ергули притащил к нам целый мешок кукурузной муки. Мы обрадовались, варили из нее мамалыгу, жидкую кашу. Муку Ергули распродал во дворе. Часть муки нам досталась бесплатно. Ергули приобрел себе хороший костюм. Смотрелся в нем отлично. На другой день я наблюдал, как в азартной игре в 'зари' он проиграл все - и деньги и костюм. Выигравший отдал ему свою потрепанную одежду. Однако, Ергули не горевал. Для него и его компании это было привычно.
В районе Маяка был поставлен плавучий док для ремонта кораблей. В доке ремонтировался танкер "Эмба". Как-то вечером мы сидели на тротуаре у нашего забора, разговаривали и лузгали семечки. Вдруг земля под нами вздрогнула а со стороны маяка прогремел глухой взрыв, потом второй. Немецкая подводная лодка нанесла торпедный удар по доку и Эмбе. У моей одноклассницы там работала официанткой мать. Она погибла.

Мы часто приходили в порт. Там у пристани стояли сторожевые военные катера.
Иногда в обед повар (кок) выносил большие кастрюли с остатками супа, макарон
или каши. Мы ожидали со своими котелками. Как правило, нам чего-нибудь перепадало. Иногда в акваторию заходила немецкая подводная лодка. Завывала сирена. Катера срывались в море, прочесывали бухту, сбрасывали глубинные бомбы. Вслед за ними после взрыва бомбы на поверхности появлялся большой пузырь. Подводная лодка удирала, а катера возвращались к пристани. Как-то раз прошел слух, что они потопили подводную лодку. Вроде на поверхности появились большие масляные пятна.
Наша авиация заметно активизировалась. При появлении немецких самолетов с гудаутского аэродрома взлетала пара МИГов. Немцы уходили в сторону моря. Наши их преследовали и открывали огонь. Весь город наблюдал. Один раз мы увидели, как за немецким самолетом потянулся шлейф дыма. Потом говорили, что он упал в море.

ЖИЗНЬ В ГРЕЧЕСКОМ ГОРНОМ СЕЛЕНИИ ХУМУЧКУРИ

Скоро, в июне мне, исполнится 13 лет Заканчивалась трудная для нас снежная, промозглая и дождливая зима. Наступала весна.
На рынке стали появляться свежие овощи. К Яне как то приехали его родственники из деревни Хумучкури. Они и раньше приезжали к нему, привозили на продажу кукурузную муку, сыр и другие продукты. Когда, распродав свой товар, они стали собираться к отъезду. Яне предложил мне поехать к ним, им нужен пастух. Я согласился, мама тоже. С нами собралась ехать и тетя Варя, у нее там были какие то коммерческие интересы. При помощи Демирташевых достали билеты на рейсовый автобус.
Доехали до Анастасевки, выгрузились и пошли дальше пешком по узкой тропе в гору.
Старший брат Яне Афанас шел с трудом, опираясь на костыль. Мы вышли на плоскогорье, на котором и была расположена греческая деревня. Тропинка перешла в грунтовую каменистую дорогу, по которой могли ехать арба и телеги. Справа и слева дороги тянулся частокол, за которым виднелись дома, сады и огороды.
Вышли на северную окраину деревни, в предгорье. Дальше начинался крутой подъем в горы, вдали виднелся снежный горный хребет.
Нас встретили члены семьи братьев, живущих вместе в двух домах. Встретили очень хорошо. Тетю Варю они знали, в отношениях с ней у них была какая то заинтересованность, она бывала здесь не один раз. В гостевой комнате в доме был накрыт хорошо сервированный стол. Нас угостили. Спать меня уложили здесь же в комнате, на кровать с чистой свежей, специально приготовленной для гостей постелью.
В течение следующего дня тетя Варя убедилась, что я устроился хорошо, выполнила свои дела и с нами распрощалась.
День я провел, знакомясь с обстановкой. Греческие мальчишка и девчонка чуть младшие меня показали большой загон для коз. После того, как стадо пригнал младший из братьев Юра со своим помощником, в загон вошли женщины с ведрами, началось доение.
Солнце зашло, наступал вечер. Скот подоен. Около дома стоял общий деревянный сарай. В нем собрались все члены семей братьев. Старшим был Афанас, затем Яне, Коля и Юра. У Афанаса была большая семья. Яне жил в Сухуми. С братьями жили и их близкие родственники. Коля с молодой женой - в отдельной комнате. Юре было лет восемнадцать - двадцать.
Внутри сарая по периметру вдоль стен из длинных толстых досок были устроены низенькие полки для сиденья. Между ними оборудован очаг. В подвешенном над горящим костром котле готовилась мамалыга. Одна из гречанок длиной деревянной лопаточкой тщательно ее размешивала. Мы все сидели вокруг.
Братья вели разговоры. Делились впечатлениями от проделанной за день работе. Определяли задачи на завтра. Каждому гречанки подавали тарелки с горячей мамалыгой и с воткнутыми в нее кусками сыра. Запивали молоком.
Закончился ужин, все разошлись. В сарае остался я один. Долго ждал, но за мной никто не приходил. Костер догорал. Я увидел небольшой коврик, постелил его на доски, что-то подложил под голову, свернулся калачиком и попытался уснуть. К полуночи угли костра угасли. Стало совсем темно и холодно. Уснуть не мог. Утром, только начало рассветать, пришла жена Афанаса. Она показала мне умывальник, быстро разожгла костер и стала готовить завтрак. Пришли Юра, сын и дочка Афанаса - Коля и Кица.
Мы быстро поели и пошли к загону. К этому времени женщины закончили утреннюю дойку. Открыли ворота загона и козы, хором блея, стали выбегать на дорогу и устремляться вперед. Мы их согнали в большое стадо и направили вниз к ущелью. В стаде было более семидесяти коз. Юра, не торопясь, шел впереди, рядом, звеня колокольчиком, пощипывая траву, шел вожак, все стадо двигалось за ним. Вошли в ущелье и направились вдоль него. По дну ущелья протекала речушка с прозрачной холодной водой. Мы медленно шли по руслу речушки, козы на склонах ее берегов срывали с кустов листья и быстро жевали. Некоторые козы отбивались от стада, лезли по крутым склонам вверх. Но когда мы уходили вперед, они всегда нас догоняли. К середине дня мы ушли далеко от деревни. Сделали привал. Достали из сумок бутылки с молоком, куски чурека, пообедали и стали возвращаться назад. К вечеру коз загнали в загон. В течение всего дня Юра рассказывал и показывал мне как надо управлять стадом. Так прошло несколько дней. Я втянулся в пастушечьи дела. Юра объявил мне, что с завтрашнего дня он уходит в горы на пастбища готовить места для приема скота. Помогать мне пасти коз будут Коля и Кица.

Мне рассказали, что на лето весь скот угоняют на высокогорные пастбища. Там по пояс вырастает зеленая трава, скот быстро набирает вес, вырастают удои молока, из него прямо на пастбище готовят сыр, масло, творог и другие молочные продукты. На лошадях доставляют их в деревню, а в дальнейшем везут в Сухуми и другие места на распродажу. Имеются также постоянные заказчики.
Мы продолжали пасти коз в уже знакомых мне направлениях. Трудно было гнать их в деревне по дороге. Козы всячески пытались пролезть через частокол на кукурузное поле, где уже зеленели кукурузные всходы. По крутому склону опускались в одно из ущелий. Козы мне запомнились, как самые вредные животные. Они расползались по крутым склонам ущелья, взбираясь по отвесным скалам. Боясь, что они разбегутся, потеряются, я вслед за отдельными козами взбирался на эти скалы, бросал в них камнями, сгонял вниз.
Опустившись вслед за ними, я обнаруживал, что на противоположный склон также взобралось несколько коз. Все повторялось. Меня удивляло, что ни Коля, ни Кица не проявляли беспокойства и не гонялись за ними. Постепенно я понял, что козы от стада никуда не уйдут и рано или поздно его нагонят. Этому способствовал вожак с колокольчиком. Он уверенно шел впереди и за ним тянулось стадо.
Втроем мы успешно справились без Юры. Я почувствовал уверенность. Разобрался с психологией козлиного поведения. Как правило, я шел впереди, указывая вожаку дорогу, а Кица с Колей замыкали стадо. После полудня мы поворачивали назад. Теперь за стадом надо было поспевать. Домой они продвигались ускоренным темпом. У многих коз в загоне ждали маленькие козлята. Загнав стадо в загон, мы были свободными. Однако частенько меня посылали за водой. Я брал большой медный кувшин и сам, или в компании с другими, шел к роднику. Надо было пройти всю деревню, спуститься по крутому склону, дождаться своей очереди.
Из земли по деревянному желобку стекала прозрачная родниковая, холодная вода. Подставлялись кувшины, наполнялись до горлышка. Помогали друг другу пристроить кувшин на плече и начинался трудный подъем в гору по извилистой тропе. Доставленная вода предназначалась для питья и приготовления пищи.
Вечером после ужина раза два в неделю пекли хлеб. В сарае в костер укладывали более толстые поленья, чтобы от них оставались крупные угли. После того как дрова прогорали, все угли и золу убирали в сторону. Обнажалась плоская, как круглый стол, гладкая каменная плита. Веничком сметался остаток золы. На плиту вплотную укладывались зеленые листья дуба, каштана, или других деревьев. Гречанка подносила большой таз с хорошо перемешанным тестом из кукурузной муки, выкладывала его на листья, ладонями придавала ему круглую с утолщением в центре форму, обклеивала листьями, засыпала золой, нагребала красные угли и сверх накладывала поленья дров. Все это оставалось до утра.
Лежа в углу на лавке. Я наблюдал, как догорали дрова, угасали, превращаясь в золу угли и, наконец, в сарае наступала полная темнота. Я засыпал.
С рассветом заходила гречанка, начинался трудовой день. Она тщательно сметала маленьким жестким веничком золу с хлеба. Ставила его на круглый столик и большим ножом соскребала с него прогоревшие листья. Хлеб покрывался полотенцем и оставался на столе доходить до кондиции.
Когда готовый хлеб разрезали и пробовали, он оказывался пропеченным, очень вкусным! Ни с каким другим хлебом его не сравнишь.

Незаметно пролетало время. Иногда, чтобы отметить какое-либо событие, в сарае собирались друзья братьев. Готовился хороший ужин. В котле варилось козлиное мясо. Готовилась мамалыга, из коричневой фасоли лобиё. На низком длинном столе раскладывались различные закуски. Ставились графинчики с самогоном, граненные маленькие стаканчики, различная зелень с огорода.
Когда приготовления заканчивались, все дружно рассаживались на лавки вдоль стен сарая и начиналась живая беседа беседа. Провозглашались тосты, опустошались рюмки, с аппетитом поглощались закуски. К компании подключались женщины. Я ждал, когда начнут петь; пели дружно, иногда под звуки кэмэндже. Все песни были лирическими. В основном посвященные древним легендарным подвигам. Мне нравилась песня про аргонавтов: ' ...маври фуртуна пьяни панаямо... кээ взоняко ту...' Я долго помнил её всю наизусть. Со временем забылась. Рассказывали древние греческие легенды. Создавалась хорошая дружная обстановка.
Расходились поздно, шумно разговаривая. Женщины все убирали. Я устраивался на своей лавочке и засыпал. С рассветом начинался трудовой день. Утром, как правило, стоял туман, было холодно.

Туфли, в которых я приехал, пришли в негодность. Обеспечивать меня другой обувью и одеждой, как это полагалось делать, хозяева не торопились.
Иногда меня с Колей или Кицой посылали за хворостом для костра. Мы опускались по крутому склону к речушке, собирали подсохшие ветки, связывали их и тащили наверх. Как - то вдвоем с Кицой, собрав и связав хворост, мы присели перед подъемом отдохнуть. Кица легла на спину, при этом платишко ее задралось и она, игриво смеясь, говорит - смотри как я лежу! Я очень смутился и сказал, что пора нам идти.
Иногда мы выгоняли коз на открытое пространство, к вершинам гор на сплошное травянистое поле. Козы паслись, а я, сидя на вершине,любовался морем. Оно виднелось в нескольких километрах. Из Батуми в сторону Сухуми и Новороссийска интенсивно шли суда. В небе появлялись самолеты, иногда немецкие. По ним с берега стреляли зенитки. Так я мог любоваться часами, но надо было возвращаться к действительности.

Иногда вечерами на полянке за нашим домом собиралась вся греческая ребятня. Играли в разные игры, придумывали забавы. Мальчишки перед девочками заигрывали. Было весело. Меня не выделяли, я уже был со всеми на равных. Расходились с наступлением темноты.

Наступил день, когда братья рано утром погнали стадо коз в горы. Им предстояло преодолеть несколько десятков километров до альпийских лугов.
К этому времени из сарая меня забрал к себе средний брат Коля, который не ушел, чтобы не оставлять дома одну молодую беременную жену.
Я прожил у них несколько дней. Ужинал вместе с ними. Наблюдал, как вечером, после напряженных физических трудов, Колина жена, налив в тазик воды, моет мужу ноги до колен. Это был такой обычай, обязанность греческой жены.
Ужинали, сидя на низеньких скамеечках за круглым низеньким столиком. Разговаривали. Обсуждали прошедший день, намечали задачи на завтрашний. Ложились рано. Электричества не было, керосин экономили. Я засыпал на матрасе, постеленном в углу комнаты.
Теперь мне поручили пасти буйволов. Их было пять или шесть. После тяжелой, изнурительной работы по вспашке поля, перевозки бревен и других грузов, им надо было восстановиться.
Рано утром мы с Колей погнали их через деревню, спустились в долину, прошли с километр до болотистого места и предоставили им свободу. Во второй половине дня погнали назад. На другой день я уже управлялся сам, а Коля работал дома.
Пригнав стадо в долину, по которой протекала речушка и имелись болотца, я предоставлял им полную свободу, а сам собирал ежевику и другие ягоды. В середине дня, когда становилось жарко, буйволы забирались в болото, пережевывали пищу, отмахивались от назойливых мух. Как же они отличались от вредных коз!
Я, постелив на траву плащ, устраивался в тени дерева. Отдыхал, поглядывая на неторопливых буйволов. Иногда меня размаривало и я засыпал. Проснувшись, видел, что буйволов нет. В тревоге бросался их искать, а они пасутся рядом в кустах. Однако, засыпать было опасно. В кустах и траве водились мелкие змеи.
Прошло дня три и мое блаженство прекратилось. Афанаса жена сказала, что с завтрашнего дня к буйволам добавляется ее корова. Эта 'добавка' меня замучила. Вместе с буйволами она идти не хотела. Убегала вперед или плелась сзади. В долине, когда буйволы забирались в болото, она продолжала искать корм. Мне постоянно приходилось возвращать ее на лужайку к стаду. Когда возвращались назад, она бежала впереди, опережая медлительных буйволов. В загоне у нее оставался теленочек и она стремилась к нему. Мои просьбы поручить ее кому-нибудь другому оставались без ответа.

Один раз, когда буйволы забрались в болото, я прилег на плащ. Солнце сморило меня и я уснул. Проснувшись, увидел, что буйволы мирно пасутся невдалеке, а коровы нигде нет. Мои поиски не увенчались успехом. Пришлось срочно гнать стадо домой, чтобы сообщить о ее пропаже и организовывать поиски. Когда добрались домой, увидел в загоне сбежавшую корову, стоявшую рядом со своим теленочком. Как будто гора с плеч свалилась. Пасти ее я категорически отказался.

Вечером помогал по домашнему хозяйству. Ходил за водой, приносил дрова, сбивал из молока масло. Делалось это так. На веревках, привязанных к бревну, подвешивался длинный боченок. В него заливалось простоявшее несколько дней молоко. Я раскачивал боченок вперед и назад, увеличивая амплитуду. Молоко внутри колотилось и постепенно в нем начинали выделяться крупицы жира. Затем они сбивались в более крупные кусочки. И, наконец, образовывался хороший кусок свежего масла! Раскачивать приходилось долго, минут сорок.
Масло укладывали для потребления и для продажи. Оставшееся молоко (айрян) употребляли для питья вместо воды.

Между тем обещанную обувь я так и не получил. Кожа на ступнях ног от хождения босиком, особенно по утреней росе, потрескалась. Ходить стало больно. Я заявил хозяевам, что ухожу домой в Сухуми. Женщины стали меня уговаривать, чтобы я остался. Кица им рассказала, как мне трудно ходить и что у меня с ногами.

Колина жена взялась вылечить мои ступни. Она дала какую то мазь. Я нагревал воду, парил ступни, растирал мазью, надевал шерстяные носки. Через пару дней полегчало. Но решение свое я не отменил. Кое - как, починив свою обувь, и собрав свои вещички, приготовился в дорогу. Рано утром Колина молодая жена меня покормила, снабдила в дорогу хлебом, сыром, молоком. Женщины попросили после отдыха дома вернуться в Хумучкури. Можно будет пожить и на пастбище в горах.
Попрощавшись со всеми, я зашагал по каменистой деревенской дороге. Меня провожали до спуска мои помощники Коля и Кица.

Я решил идти через Шаумяновку. Уж много хорошего рассказывал мне о ней мой друг Мишка Ганжуров. Грунтовая дорога шла параллельно драндовской дороге. Местность была гористая, подъемы чередовались со спусками. Попадались редкие встречные греки и армяне. Все здоровались.
Стало припекать солнце. Я сделал привал. Перекусил. К середине дня входил в малолюдную деревню. Она располагалась на склонах гор. Одноэтажные деревянные дома утопали в садах. Встречный армянин поинтересовался: кого я ищу? Я сказал, что хотел бы поработать пастухом. Армянин привел меня к дому на окраине. Вошли в большой двор. Вокруг дома росли фруктовые деревья, поспевала черешня. Он представил меня молодой семейной паре. Те обрадовались. Мы познакомились. Я рассказал о себе сказал, откуда иду.
В первую очередь меня покормили. Показали отдельную комнатку, тахту с матрацем. Положили передо мной рабочую одежду и обувь. Я примерил, все подошло.

У них была одна отелившаяся корова и ее надо было пасти, помогать по хозяйству. Рассчитываться за работу предложили продуктами.
Я согласился и у меня началась новая жизнь.

Хозяева вставали очень рано, и я вместе с ними. Умывались. Хозяйка доила корову и готовила завтрак. После завтрака мы с хозяином погнали корову за деревню на поляну. Пасти одну корову - это просто блаженство. Она щипала траву, не обращая на меня внимание. К обеду я пригнал ее домой. Хозяева возвратились с поля. Там они окучивали кукурузные всходы.
Мы пообедали, часик отдохнули и взялись за работу. Мне вручили тоху (мотыгу) и мы втроем отправились на кукурузное поле. Опыт по окучиванию кукурузных стеблей у меня уже был и я активно включился в работу. К вечеру вернулись уставшие но довольные, в том числе и я.

Здесь также не было электричества, керосин экономили и поэтому ложились рано. На завтра все повторилось. Молодая хозяйка готовила армянские блюда и кормила сытно. Я всем был доволен, но только вот было скучно. Один раз, правда 'повеселился'. Корова, которая мирно паслась, вдруг застыла, подняв голову, вздрогнула, замычала и понеслась галопом по полю. Я остолбенел. Бросился ее догонять. Она бежала по полю, крутила хвостом и мотала головой. На нее напал так называемый 'бзык'. Под хвост забралась какая то кусачая муха и пока не напилась крови, оттуда не улетала. Оба - я и корова, уставшие, поплелись домой. Хозяин привязал ее на длинную веревку, а мне поручил делать домашнюю работу - носить воду, рубить дров и т.п.

Так я прожил больше недели и мне стало очень скучно. Я решил идти домой в Сухуми. Мне очень неудобно было сказать об этом хозяевам. Боялся их обидеть. Хорошо они ко мне относились. Всем я был доволен. Кроме одного - скучно, а я привык к обществу.
Перед обедом, пока хозяева еще были в поле, привязав корову к дереву, сняв хозяйскую одежду и обувь, почистив их, я забросил за плечо свою пастушечью сумку, закрыл за собой калитку и пошел вниз к драндовской дороге. Никакую записку я, конечно, не написал, не на чем и нечем.
Дошел до Драндов к автобусной станции. Когда прибыл автобус из Сухуми, сказал шоферу, что я сын Володи Чернышева и он бесплатно довез меня до города. Домnbsp;а меня встретили многочисленными вопросами и рассказами.
Яне я рассказал о своем пребывании в Хумучкурах, сказал, что всем доволен и уехал потому что все ушли на горные пастбища. В последующем его родственники продолжали приезжать и останавливаться у него. Я встречался с ними.

Через город шли маршевые колонны, направляемые командованием в направление Сочи - Туапсе. Это были отмобилизованные на территории закавказских республик части и соединения. Транспорта на всех не хватало и они отдельные участки преодолевади пешком. На некоторых улицах, в том числе и на нашей, устраивали привалы для отдыха, приема пищи и сбора отставших. Командиры проверяли по спискам личный состав.

Для большого привала использовалась бывшая территория пограничного городка. С одной стороны она ограничивалась берегом моря, а с другой - высоким деревянным забором. Там могла располагаться воинская часть в течение двух-трех суток, приводя себя в порядок.

Мы с Эдиком и с другими ребятами там иногда бывали. Горели желанием помочь нашим солдатам, идущим на фронт, хоть чем - нибудь Там на воротах круглосуточно стояли часовые. Никого не выпускали. На нас ребят внимания не обращали и мы свободно туда проникали. На всей территории группами прямо на траве располагались солдаты. Некотрые варили в котелках кашу. Другие раскрывали железнык банки и ели мясные консервы. Ну а у некоторых в вещмещках еще оставался эахваченный из дома провиант.

Азербайджанцы составляпи бодшинство солдат. Некоторые, завидев нас, подзывали к себе и обращались с различными просьбами. В основном они заключались в покупке продуктов на базаре. Нам давали деньги, мы шли на базар около Красного моста, покупали мацони, фрукты, хлеб - все, что нам заказывали. Выполнив заказ, мы возвращались и вручали купленное и остаток денег заказчику. Иногда нас чем-нибудь вознаграждали.

Со временем мы обратили внимание на то, что большинство азербайджанцев вытаскивают из карманов крупные пачки денег. Откуда они у них и зачем им столько? Ведь им завтра на фронт! У нас пропало желание оказывать им помощь. Набрав как можно больше заказов, мы покинули городок и отправились домой.

Через несколько дней мы вновь отправились в городок. Там на большой привал расположилась новая отмобилизованная, прибывшая из Азербайджана воинская часть. Все повторилось. И так несколько раз.

Както ребята сообщили о прибытии новой части. Мы с Эдиком отправились туда. Пару раз выполнили заказы. Затем, приняв от азербайджанцев заказы и получив из толстых пачек рубли, собрались уходить, но тут, вдруг, к нам обратился русский солдат с аналогичной просьбой. Он достал из кармана тощий кошелек, из двух имеющихся там купюр одну отдал мне. Не помню что он заказывал. Я как мог отказывался от его заказа, но отговорить не смог.

Мы вышли за ворота. Стали совещаться. На собранные деньги могли купить несколько килограмм кукурузной муки и прокормить нашу большую голодную семью. Скрепя сердцем отправились домой.
На следующий день, прихватив деньги русского солдата, отправились с Эдиком в городок, надеясь отыскать его там и вернуть ему их. Но городок уже был пуст. Часть отправилась маршем в сторону Туапсе. Я очень долго переживал этот случай. Но потом новые события захлестнули нас и постепенно воспоминания сгладились.

Нас снова потянуло на базар, на толкучку. Там многое продавали с рук, особенно продукты. Там можно было купить кукурузные блины-лепешки по 10 рублей за блин, жаренные кусочки дельфинного сала, вареную или жаренную картошку, естественно на разлив вино, чачу и многое другое.
Там же крутились блатные, играли в азартные игры. В городе появилось много моряков, морских пехотинцев. Многие из них уже участвовали в боевых действиях. При этом моряки, считавшие себя более героической кастой, конфликтовали с пехотинцами. Иногда возникали драки. Было много калек, взывающих о помощи, рассказывающих о страшных эпизодах войны.
В обиходе появились американские продукты. Наиболее ходовой была американская тушонка.

Раз мы с Эдиком и Толиком задумали аферу. Пустую консервную банку заполнили глиной, крышку установили на место, замазали жиром. (К американской консервной банке с тушенкой был прикреплен сбоку маленький ключик. Для вскрытия ключик проворачивали вокруг баночки. На него накручивалась узенькая ленточка срезанной жести и оставалась аккуратная крышка с коротким выступом). Его чуть пригнули внутрь и крышка плотно села на место.

Консервную банку с глиной вручили Толику, как самому младшему (ему было 9 лет), а сами наблюдали со стороны. При этом Толика предупредили, что пожилым людям, женщинам, вообще по виду бедным 'тушенку' продавать нельзя.
Через некоторое время к Толику подошел лет 25 парень в гражданском и, поторговавшись, купил 'консервы', рассчитался с ним, купил хлеба, вина и смотался. На вырученные деньги мы купили килограмм кукурузной муки, отправили Толика домой, а сами стали ждать дальнейших событий.
Через некоторое время появился наш покупатель. Он озирался по сторонам, матерился, спрашивал - вы не видели здесь маленького мальчишку? А что случилось? Да вот всучил мне банку с тушенкой, а там оказалась глина. Я на день рождение в компанию пришел. Вскрыли банку, надо мной все смеялись. Найду пацана - прибью. При этом он свирепо оглядывался и матерился.
Угрызение совести этот эпизод у нас не вызвал. Мы даже хвастались, рассказывали ребятам и смеялись. Мы считали, что наши отцы воюют на фронте, а эти, увильнув от призыва, гуляют с женщинами.

ПОХОД ЗА ЯБЛОКАМИ

В начале лета, когда начали созревать шампанские яблоки, у наших старших ребят возникла идея пойти в дальние горные деревни, на окраинах которых имелись больщие яблоневые сады. Греки, имевшие в тех местах родственников, говорили, что сельчане тех мест перегружены работой и им некогда заниматься садами.
Заводилой был русский парень лет пятнадцати. Его мать - жена морского офицера, воевавшего в районе Севастополя, эвакуиовалась с сыном и жила у Натальи Алексеевне. Наслушавшись о бесхозных яблоках, он увлек всех нас идеей похода за ними. Нас собралось шесть ребят. Еще двое примкнули с соседнего двора.
Рано утром, забрав мешки, рюкзаки, веревки, скудный запас еды, мы двинулись на окраину города в сторону турбазы. В компании я был самым младшим. Прошли турбазу, сделали привал для перекура. Курящими были все, в том числе и я.
Посовещались и приняли предложенный Ергули маршрут. Мы шли тропой, огибавшей гору. Проходили мимо греческих деревень, делали привалы и шли дальше. Была середина дня. Наступила жара. Наконец мы вышли к яблоневу саду, расположенному на склоне горы. Дух захватывало от увиденного. Земля между деревьями была усыпана спелыми красными шампанскими яблоками. Наполнили свои мешки, рюкзаки и сели перекурить. Вот тут то и появились двое колхозных сторожей. Они пемотребовали высыпать на землю содержимое мешков.
Никакие уговоры -переговоры не помогли. Нам пришлось выполнять требования сторожей. Однако, опоржнив наполовину рюкзаки, мы вскинули их на плечи и, игнорируя угрозы сторожей, стали быстро удаляться от негостеприимного сада.
Дальше, не зная дороги, уходя от возможной погони, мы шли наугад. Обходили деревни, делали привалы. Далеко удалились от моря. . Курево кончилось и мы без него очень страдали.
В ходе очередного привала к нам подошел сельский житель, грек. Поинтересовался нашими проблемами. Ергули рассказали ему о наших приключениях. Он посочувствовал нам, достал табачку, дал покурить, а потом повел нас в сторону деревни. Мы оказались в большом яблоневом саду. Земля была усыпана спелыми шампанскими яблоками. Грек предложил нам набирать столько сколько сможем унести.
Мы рязвязали наши мешки и рюкзаки, высыпали содержимое на землю, потому что по качеству они уступали новым яблокам.
Собрав яблоки, мы поблагодарили грека. Он нас напутствовал, рассказал как надо добираться до железнодорожной станции Келасури. Чтобы до нее дойти надо было выйти на грунтовую дорогу, а она находилась за рекой. Предстояло переправляться через нее, но мостов по пути не было. Пройдя с километр, мы выбрали место переправы. Разделись, связали одежду. Воды было по пояс, но течение было быстрым. Решали проблему, как переправить на противоположный берег мешки и рюкзаки.
Использовали длинные шесты. Ребята, держась руками друг за друга, переправились через реку. Перенесли туда и мой рюкзак с яблоками и одежду. Я разбежался, прыгнул с небольшой возвышенности головой вперед и быстро поплыл. Вода была очень холодной и сковывала движения. Но с берега мне уже протянули длинный шест, я за него ухватился и меня вытащили на берег. Мы обсохли, оделись и двинулись по дороге к станции Келасури, которая виднелась далеко впереди.
Солнце склонялось к закату. Уставшие мы шли по грунтовой дороге, неся добытые с большим трудом яблоки. Больше всего мы страдали от отсутствия курева. Табак давно кончился, а желание покурить возрастало.
Навстречу нам попалась группа цыган, тоже шедшая пешком. На просьбу дать немного табачку они поинтересовались: а что вы несете? Мы сказали. Они предложили обменяться табачком на яблоки. Тяга к куреву была столь велика, что мы за две - три закрутки табачка отсыпали полмешка яблок. Ребята эти три закрутки курили сообща. Мне, как самому младшему, достался небольшой окурочек. Я его скурил полностью. Между двумя пальцоми, которыми я его держал, не осталось ничего. Меня даже стошнило.
Подошли к станции. В ожидании поезда со стороны Драндов собралось много людей. Подошедший поезд брали штурмом. Нам удалось забраться в тамбуры и устроиться на полу. Ехать было недалеко. Проскочили туннель и остановились на станции им. Бараташвили. Сошли с тамбуров, собрались и пошл через город домой. Когда вошли во двор уже стемнело.
Я смог донести около пуда отличных (спасибо греку) красных шампанских яблок. Остальные сумели донести больше.
Утром рассказали о свыоих приключениях. Решили большую часть яблок продать на рынке. С этим нам помог Яне. Деньги, вырученные за них нам очень пригодились.
Самый главный результат для меня от нашего похода - меня несколько дней сильно тошнило от того выкуренного полностью окурка. Несколько дней я просто не мог закурить. А потом решил - брошу курить, зачем мне это нужно?! Тошнота прошла, но с тех пор курить я перестал.

Когда не было дождй мы с Эдиком ходили по городу, изучали магазины, столовые, бывали на толкучке и, вообще, искали возможности добыть съестное.
Нас привлекали две пекарни, которые пекли для города хлеб. Одна пекарня находилась на улице Молотова, напротив парка Сталина. Вторая - также напротив парка, но с другой стороны, на улице Лакоба (совр. назв.). Обе пекарни были небольшими, но вносили свою посильную лепту в обеспечении города хлебом. К пекарням подъезжали машины, повозки. Иногда нам удавалось подсобить чем - либо получательнице хлеба и получить вознаграждение в виде кондитерской булочки или хлеба.

Больше нас привлекала вторая пекарня. Входы и выходы из нее были изнутри со двора. На нашу улицу и тротуар была обращена боковая стена пекарни. В ней виднелся ряд небольщих зарешеченных окон, находившихся на высоте выше человеческого роста. Через них у нас было общение с работниками пекарни.
Напротив нее через улицу было невысокое каменное ограждение парка, на котором мы располагались в ожидании своего часа.
Когда в окошке поялялась голова работника пекарни, мы устремлялись к тратуару, он, выбрав из нас уже знакомого ему паренька, просовывал через решетку буханку хлеба и давал ему задание.

Иногда мы сами заглядывали в цех через одно из окошек. Так как они находились высоко, мы использовали подсобные предметы типа ящика. В цехе стояли деревьянные корыта. Работники руками замешивали в них тесто. Отсутствовала механизация. Работа была физически трудной. Стояли длинные столы, на которых, после того как тесто подойдет, укладывали его в формочки. Рядом стояли передвижные металические стелажи на колесах. В них остывал уже испеченный хлеб. Иногда с этих стелажей нам немного перепадало.

Эдик был проворнее меня и успел перезнакомиться с работниками. Они предложили ему работать с ними. Он с радостью согласился. Несколько дней он проработал в цехе. Выбрав момент, передавал мне через окошко хлеб. Это продолжалось около недели. Ему тоже приходилось месить руками тесто. Раз ему не повезло. Во время перемешивания теста он загнал под ноготь щепку. Вытащить ее мы не смогли и через некоторое время ноготь нагноился, палец сильно болел и Эдик вынужден был оставить работу.
Потом мы увлеклись продажей табака, базаром и толкучкой.

РАБОТА НА ХЛЕБОЗАВОДЕ

Лето подходило к концу, положение с продовольствием не улучшалось. Мы с Эдиком по прежнему активно пытались его раздобыть. Утро начиналось с получением хлеба по карточкам. Мы рано вставали и отправлялись в хлебный магазин занимать очередь. Дождавшись побоза хлеба, выстояв в длинной очереди, получали хлеб и доставляли его домой.
В ожидании подвоза хлаба мы смотрели на улицу Сталина, в стороу главпочтамта. Оттуда из за поворота с улицы Ордженикидзе должны появиться две или три двухколесные ручные тачки с закрытыми будками. В них с хлебзавода возчики греки в сопровождении заведующей или экспедитора везли в магазин свежеиспеченный хлеб. Как, только тачки появлялись из-за угла, поднимался крик - везут, везут! Очередь оживлялась, люди выстраивались вдоль стены. Тачки заезжали в арку, где через специальный проем в стене магазина проходила выгрузка хлеба.

Както раз осенью доставка хлеба запаздывала и мы пошли в сторону хлебзавода, чтобы узнать, когда же его привезут. Не доходя до него встретили три груженные хлебом знакомые тачки. Возчиками были три грека. Каждый крепко держал рукоять тачки и с усилием ее толкал. У двух греков были по одному помащнику - ребят на два-три года старше нас. Они сбоку, упираясь руками в будку, толкали тачку, оказывая помощь возчику.

Мы с Эдиком подошли сдвух сторон к третьей тачке, уперлись в будку руками и стали толкать. Наша тачка пошла ускоренным темпом. Возчик одобрительно закивал головой.Въехали в арку магазина, по очереди разгрузились.(Это очень ответственный момент и подробней о нем я расскажу позже).
Наш грек взял наши хлебные карточки, отдал заведующей и она выдала по ним нам хлеб. Так что стоять в очереди нам не пришлось.
После разгрузки наш возчик предложил и в дальнейшем оказывать ему помощь. Мы очень обрадовались. Вместе с пустыми тачками вернулись на хлебзавод и потом совершили еще пару подвоза хлеба в другие магазины.
Закончив работу, мы получили от грека буханку хлеба, зашли на базар (он находился рядом), продали хлеб, купили килограмм кукурузной муки и отправились домой.

На следующий день еще не было и шести утра, как мы с Эдиком уже были на хлебзаводе. Познакомились с возчиками. Один был Яне, худощавый, невысокого роста. Помощником у него был Ергули, года на три старше меня. Второй возчик - Юра. Невысокого роста, крепкого телосложения. Помощника его также звали Юрой. Третий возчик тоже грек, выше остальных ростом, крепкого телосложения. Звали его Колей. Женат был на русской.

Началась наша работа. Во дворе хлебзавода ожидали своей очереди крытые полуторки, четырехколесные хлебные подводы - будки, запряженные лошадью. Стояли три наши двухколесные тележки - будочки. Получатели: заведующие магазинов, различных столовых, продавцы ларьков, экспедиторы. Они оформляли документы на получение хлеба и ждали своей очереди. У некоторых получателей транспорта для подвоза хлеба не было. Они договаривались с нами. Друг друга уже хорошо знали.

Нашей обязанностью было рано утром развести хлеб, выдаваемый по карточкам для населения в двух больших хлебных магазинах, распололоженных на улице Сталина (современный Проспект мира): и Комсомольский - угловой на пересечении с улицей Фрунзе. После этого мы с пустыми тачками располагались перед хлебзаводом. Между собой устраивали очередность. За день каждому доставалось по два - три дополнительных клиента. Они, как правило, получали немного хлеба сто - двести килограмм. В этом случае, иногда, Коля поручал нам с Эдиком самим отвезти хлеб.

Шли дни. Мы втянулись в работу. С Колей хорошо подружились. Он был лет на пятнадцать старше нас. Жил во дворе, где располагался наш главный хлебный магазин. Пройдя в арку, попадаешь в большой внутренний двор, окруженный двухэтажным строением дома. С длинными общими коридорами - балконами. Коля жил на втором этаже. Тачку хранил внизу во дворе. Он приглашал нас с Эдиком к себе. Познакомил с женой - русской приятной женщиной. Коля не был жадным и нам с ним хорошо работалось.

Как же мы, да и остальные наши друзья - возчики, зарабатывали себе на жизнь?
Когда арка освобождалась мы загоняли в нее тачку. Слева в стене находился квадратный проем - окно для выдачи и приема буханок. Экспедитор находилась в зале выдачи. Она принимала по весу и количеству буханок хлеб, размещенный на металических тележках. Подписывала накладные. Рабочий подгонял тележку к окну выдачи и выкладывал в него буханки. Один из нас брал их из окна и передавал их Коле. Тот плотно укладывал их в тачку. Здесь нужны были навыки, чтобы весь хлеб поместился. При погрузке обязательно велся счет буханок. Количество, поданных из окна и погруженных в тачку, должно было совпадать. Тоже самое происходило и при разгрузке в магазине.

При приеме горячего (не успевшего остыть в тележках) хлеба экспедитор получал дополнительный коэфициэнт, т.к. при остывани?